Теоретически я не могла согласовать этого антагонизма корпоративных и общественных интересов. А на практике вопрос решался сам собой. Когда меня приглашали к бедному больному, то я шла к нему, и у меня не хватало духа требовать с него денег. Если меня просили повторить визит, я исполняла просьбу. Все это, конечно, не замедлило дойти до сведения моих коллег.
«…» Френкель не на шутку сделался моим врагом. Ему казалось, что я своим усердием, как он выражался, подрываясь под него, хочу показать, что женщины-врачи лучшие работники, нежели мужчины. Он боялся, что городская дума, видя, как много времени я отдаю своему делу, пожелает заменить и его женщиной. Он пренебрегал своей амбулаторией и стремился ограничить число своих бедных пациентов. Принявши тридцать человек, он предоставлял остальных своему фельдшеру. По его мнению, подобная работа совершенно соответствовала получаемому им жалованью.
Он спрашивал меня, как я поступаю. Я сказала, что принимаю всех сама, хотя иногда у меня бывает до шестидесяти человек.
- Вот охота! Принимайте, как я, тридцать человек, и довольно, - говорил он.
- Но как же с остальными быть? - спрашивала я.
- А остальных пусть примет фельдшер.
- Но среди остальных могут быть серьезные больные. Как я ему их поручу?
- Полноте, это вовсе не важно. Вы думаете, вашими лекарствами вы поможете этой нищете? Вы посмотрите, в какой обстановке они живут. В подвалах сидят, и есть им нечего. А вы своими микстурами да порошками думаете их от болезней избавить. Им хлеб нужен, да из подвалов их надо выселить, тогда и лечить, - рассуждал Френкель.
«…» Слова Френкеля: «Вы думаете, вашими лекарствами вы поможете этой нищете?» задели больную сторону моей деятельности. Я успела уже в ней ориентироваться. Прием больных и прописывание лекарств перестали мне внушать тот страх, какой я испытывала сначала. Но вместо него появилось новое, очень неприятное чувство: сомнение в полезности моего труда.
На курсах под влиянием профессоров у меня создалось убеждение, что лекарство магически действует на болезнь. А практика беспощадно разрушала эту веру. Постоянно мне приходилось видеть больных, которым лекарство, данное мною или другим врачом, не помогало. Тяжело мне было постоянно слышать от приходящих ко мне в амбулаторию и посещаемых мною на дому: «Это лекарство не помогает. Дайте другое». Между тем я не сомневалась, что диагноз верен и что лекарство, прописанное мною, признавалось действительным в данном случае. С другой стороны мне приходилось нередко наталкиваться на случаи самостоятельного излечения болезни без всяких лекарств.
Однажды ко мне в амбулаторию привели больную женщину
- Целую неделю хворает, - говорил ее муж. - Теперь немножко полегчало, мы и привели ее к вам.
Осмотр показал несомненное воспаление легких, но уже разрешающееся. Больная вступила в период выздоровления.
- Кто у вас лечил ее? - спросила я.
- Никто, - отвечал муж. - Мы все собирались к вам ее привезти. Только была очень плоха. Боялись, на дороге помрет. Без лекарств лежала.
У меня в это время была одна больная также с воспалением легких. Я ежедневно посещала ее на дому и усердно пичкала самыми действительными в данном случае лекарствами. Она тоже начала поправляться. Я была убеждена, что я ее вылечила, и с удовольствием выслушивала благодарность ее близких. Но увидевши, что другая больная поправляется безо всякой медицинской помощи, я усомнилась, что ту я действительно вылечила.
- А может быть, - думалось мне, - она, как и эта, просто сама выздоровела.
Только что описанный случай послужил толчком для моих дальнейших наблюдений в этом роде. Факты выздоравливания без всяких лекарств все чаще и чаще начали мне встречаться. Вот в одной семье заболело несколько детей корью. Пока родители собрались обратиться ко мне, они успели совсем поправиться. Так как последний заболевший сильно кашлял, то мать принесла его в мою амбулаторию. Тогда я узнала, что у нее было еще трое больных, но все поправились без лекарств.
Следующий случай также противоречил моему убеждению в чудесном действии врачевания.