— Отец, дядя с дороги проголодался, поди… Рыбак похлопал '-себя ладонью по лбу:
— Стар, стар я стал. И правда, чем угощаю гостя — словами. Накрой-ка стол, дочка!
Выпорхнула Шарипа из комнаты, и тотчас зазвенели пиалы на кухне, загремел чайник, застучали ножи. Как музыка были эти звуки для Сержанова. Он успокоился и весело глянул на брата:
— Бог с ним, родом Сержановых. Каждый теперь живет по-своему, не оглядываясь на отцов и дедов. Время такое, брат мой.
— Время, верно, другое, — грустно согласился рыбак. — Однако жаль. Живительно молоко рода.
— Живительно, но не крепко. Мало в нем силы. По наследству-то нам досталась робость, боязнь обидеть сильного. С робостью да со страхом далеко не уйдешь, ничего не добьешься. Многого ли ты достиг, Нуржан, помаленьку вытягивая рыбешку из моря? Ни разу не взял большой улов.
— Обесплодить Арал?!
— А его и так обесплодили. Выпили всю воду из Аму — и нет твоего Арала, нет твоей рыбы. А ведь давно знал, что кончается рыба. Так и рискнул бы? А? Для кого же ты берег ее?
Задумался рыбак. Верно ведь говорил брат. Погибает Арал, погибает и все живое в жем.
— Коли так судить, — после минутного молчания ответил Нуржан, — то и отцов не следует беречь, кормить не следует. Умрут ведь. Все когда-то должно умереть…
— Состарился ты, Нуржан, а слова твои все из детства.
— Так я ведь кем с детства был, тем и остался. Был Нур-жаном и теперь имя менять не собираюсь.
— Имя, может, и не надо менять, а мысли сменить надо. По-иному пора мыслить.
— Поздно, да и не хочу, — отверг требование брата рыбак.
С чайником, пиалами, хлебом и сахаром вбежала Шарипа, расставила и разложила все на столе перед гостем. — Дядя Ержан, как вы нашли наш дом? — улыбаясь, спросила она, желая отвести братьев от трудных и небезопасных поисков истины. Уж больно воинственно они были настроены. — Адреса-то ведь не знали?
— По лодке. Во всем городе нет ни одного дома с лодкой у входа.
— Да… Наш дом особенный.
— Вот-вот, особенный. Морской. Глаза Шарипы озорно сверкнули:
— Аральский. Мы же дети Арала.
Продолжая весело переговариваться с гостем, Шарипа перенесла из холодильника на стол мясо и фрукты.
— Дети Арала, а едите баранину, — пошутил Сержанов. — Лососину надо есть, сазана жареного. Выходит, только и осталось морского, что эта лодка… Слушай, брат, зачем ты в самом деле взял ее с собой? Морока одна…
Как на такой вопрос ответишь? Изобретательная мысль легко подсказала бы объяснение, да не с головой советовался старый Нуржан, когда грузил лодку на самосвал, когда вязал ее к бортам веревкой, чтоб не разбилась, не раскололась в дороге.
— Зачем? Для здоровья…
— Да что ты на ней по городу плавать будешь?
— Для. душевного здоровья, брат, для душевного!
— Душа-то в теле. В лодку душу не посадишь.
— Отчего же! Лодка настоящая, рыбацкая, аральская. Таких теперь и не делают. Один человек, которому врачи посоветовали лечиться морем, предлагал мне за нее пять лет назад «Жигули».
— Ха! — замахал руками Сержанов. — Теперь за нее никто и велосипеда не даст.
— А я и не продам. Даже на «Волгу» не обменяю.
— Только нелепо это все же, брат Нуржан. Люди небось смеются. Райцентр — не Венеция., где, говорят, по улицам даже вместо такси лодки ходят.
— Да, дочка, — повернулся старик к Шарипе, — а правду ли слышал, что эта самая Венеция теперь тонет?
— Правда, папа! Во всем мире ученые решают, как спасти город. Конкурс объявлен.
— Конкурс, говоришь. А я вот все думаю: у нас море опускается, а у них поднимается… Может, одна беда другую родит? Люди-то прежде верили, что нет дна у Арала.
Улыбнулась Шарипа наивности отца, но и разочаровывать старика не хотелось, а потому сказала:
— Ты прав пока в одном — в природе все связано. Но это все же разные явления: у них не море поднимается, а проседает почва, и у нас море не опускается, а высыхает. И дно у Арала есть. Даже два дна.
— Это как же?
— Под Аралом ученые нашли как бы еще одно море — толща меловых отложений насыщена водой на глубине до пятисот метров.
— Арал-то ваш, выходит, с двойным дном, — засмеялся дядя Ержан. — С подвалом, значит, море.
— Не с подвалом, — возразил отец, — а двухэтажное. Особенное у нас море. А что, дочка, — вдруг оживился он, — если город всем миром спасают, может, и нам объявить конкурс? Может, решат люди, как спасти Арал?
— Думаем, отец, думаем, ищем.
— Дай бог! — посмотрел рыбак на дочь с сочувствием и благодарностью. — А лодка пусть все же стоит у дома. С ней легче найти старого Нуржана, если кому-нибудь он понадобится. Ведь и ты, Ержан, по ней меня отыскал.
— Пошутил я, — признался Сержанов. — Нажимов квартиру вам давал. Нажимов меня и оповестил о вашем переезде. Он и адрес сообщил.
— Ну, ты у нас с начальством дружен. А другим как меня найти? Вот в ауле нашем жил рыбак Оспан. Хороший рыбак и человек хороший. Поступил, однако, нехорошо, бросил море, уехал в город и никому ничего не сказал. Понадобился как-то Оспан племяннику, свадьбу решил тот сыграть, а без дяди не принято вроде. Послал гонца в город. Гонец два дня искал Оспана, не нашел и вернулся в аул. Вернувшись, сказал: «Хоть бы с ума сошел на худой конец Оспан, что ли. Спросил бы, где дом Оспана-сумасшедшего, всякий показал бы. А просто Оспана никто в городе не знает».
— Сумасшедшего только и запомнят! — раскатился своим густым басом Сержанов. — Однако Оспан не сумасшедший. Правильно сделал, что в город подался. Устроится на хорошую работу — ценить его будут, и главное — детей выучит. Учеными они станут. А без науки теперь никуда. Вот Даулетов, что сейчас вместо меня директором в «Жаналыке», подался в город подростком. Сирота, а институт окончил, ученое звание получил. А я — кто? Аульчанин-деревенщина, не пришлось выучиться как следует, об ученом звании и мечтать не могу. Значит, посторонись! Я поднял совхоз, сделал его знаменитым, людей сделал зажиточными, а вот образования нет — и уходи!
— Так это что ж, всякий, бросивший в детстве аул, становится директором, да еще ученым…
— Директором — не всякий, а ученым — каждый.
— Что же ты не стал ученым, Ержан?
— Говорю же, поздно ушел в город.
Рыбак помолчал, снова ему понадобилось время, чтобы разобраться, что есть истина и что неистина. Что правда, а что неправда. Не разобрался, однако.
— Ученым, ладно. А становится ли добрым человек от того, что бросил отца с матерью, бросил друзей детства, оставил родительский очаг, то место оставил, где впервой и в песке барахтался и о жантак укололся?
Сержанов нахмурился, и старик это заметил.
— Не про одного тебя речь. Про всех. И про твоего директора, не знаю, как его звать…
— Жаксылык Даулетов.
— Жаксылык! Имя-то хорошее. Доброта. В самом деле, он добр?
— А ныне все добрые. Теперь вон, пишут, и волк добрый. А как же — санитар природы.
— Он-то, может, и волк, но и ты-то, Ержан, не из ягнят… — рассудил рыбак. — У самого клыки не хуже джульбарса.
— Не из ягнят, верно, — самодовольно улыбнулся Сержанов. — А насчет джульбарса ты мне, братец, польстил. Был бы джульбарсом, не сошел с дороги.
— Все вы там клыкастые, как погляжу, — просто и спокойно сказал рыбак.
— Папа! — умоляюще посмотрела на отца Шарипа. — Как ты можешь говорить о людях, которых совершенно не знаешь?
— В самом деле, брат Нуржан, ты же не видел моих жаналыкцев. Такие, скажу тебе, джигиты и батыры! Одно слово-народ! Приехал бы посмотреть. Я ведь звал тебя, и не раз. К народу прибиваться надо, к стае, брат… А что, Нуржан, если мы твою лодку перевезем в совхоз? Ближе к Аралу, глядишь, иногда и на море съездить сможешь. Машину-то я всегда обеспечу. Да и двое нас осталось — двое. Хочешь ссорься, хочешь мирись, брат, а двое — ты да я, вот и весь наш сержановский род, — тихо, печально сказал Ержан, даже как-то не похоже на него. — В общем, как затоскуешь по родне да по воде, кликни нас. Пришлем машину за лодкой… Ну, будь здоров, брат Нуржан. Пора домой…
Сержанов протянул обе руки старику, как это делают, прощаясь со старшими в роду, и, поймав дряхлую, костлявую ладонь брата, крепко пожал ее.