— Что касается Ниссы, — продолжил бог. — Она была дриадой от рождения. Поэтому в посмертии путь каждой из них лежит в Хельхейм, больше никуда.
— А что так? — полюбопытствовал Гуннар. Беловолосый подпирал стену подле Мидаса. Прошедшей ночью клинок Коннстантина хорошенько располосовал таинственного воина, однако ж он не только выжил, но и сумел ранить того, кого, как полагали притены, ни один смертный ранить не в состоянии.
Теперь уже не было нужды скрывать свою суть, поэтому Коннстантин находился в брохе, приняв истинное обличье. Его глаза, лишенные зрачков, источали в окружающее пространство полупрозрачные хлопья зеленоватого дыма, а идеально ровные зубы были заострены, точно маленькие кинжалы.
И действительно, мало кто может похвастаться тем, что бился с Лугом и выжил! Гуннар смог, хотя Гуннар уже давно перестал быть человеком. Тем более, что стоял он сейчас, прислонившись к стене, скорее на морально-волевых, чем благодаря физической кондиции.
— У нас ведь есть время, так? — Один приподнял голову, из сумрака под полями его шляпы блеснул глубокий сапфир правого глаза. Взгляд этот предназначался Лугу.
Луг быстро кивнул. Было ясно, что Всеотец пользуется в этих землях беспредельным уважением и даже сильнейшие из притенских богов склоняются перед его величием.
— Хорошо, — Отец всех вновь опустил голову, скрывая свое лицо, которое, казалось, постоянно меняется и не пребывает в одних очертания дольше мгновения. Когда он снова заговорил, в его голосе заскрежетали льды крайнего севера, что тысячелетиями истирают в пыль земную ось. — Я полагаю, мне не нужно никому напоминать — все, что сказано здесь сегодня, останется только в ваших собственных умах.
Огмиос и Ансгар, сидевшие на полу у входа, что-то неразборчиво пробормотали в знак согласия. Регин, Лейв и Асвейг коротко кивнули — никто из них не сомневался, что Всеотец видел эти движения, хотя даже не смотрел в их сторону. Сирона и Беда промолчали, лучница — потому что страшная рана в области гортани не позволяла ей говорить. Почему же промолчал странствующий друид, под личиной которого скрывался Кернунн, было ясно каждому из присутствующих.
Притенский бог мудрости, без сомнения, восхищался Одином, но не доверял ему, памятуя вторую битву при Маг Туиред, когда его брат, Луг, вроде как убил «короля фоморов», получив при этом раны, исцелять которые пришлось десятилетиями. А «король фоморов» стоял теперь перед ними, целый и невредимый, в своем пожеванном драконами времени синем плаще.
— Это случилось во времена Золотого Века, более пятидесяти тысяч лет назад, — начал Всеотец и в его интонациях Карн уловил что-то от наставлений Тота. Боль о погибшем друге неожиданно кольнула сердце ядовитой булавкой. А мог ли он на самом деле назвать Тота другом? После того, как оказалось, что боги просто использовали его? Но теперь все виделось сложнее.
— Тогда все расы земли жили в согласии. Некоторые из вас, полагаю, застали то славное время, — с этими словами Один вновь приподнял голову. Теперь уже из сумрака выглянул не только глаз, но и приподнятый уголок губ. Мимолетная улыбка предназначалась Лугу, и это о многом говорило. — Тогда все происходило так, как было заведено творцом. После гибели в Ра суть каждого живого существа сливалась с Дуатом.
— Забавно, — неожиданно проговорил Кернунн. — Место, где мы начинаем свой путь, для смертных созданий служит пределом, до которого они доходят, и в котором остаются навсегда.
Он вскинул свою рогатую голову, осознав, что сказал это вслух, и непроизвольно прикрыл рот рукой, глядя на Одина. Его глаза, наполненные темно-зеленым пламенем с неестественно-черной окантовкой, не выдавали эмоций, но Карн безошибочно уловил вспышку страха, а спустя мгновение — готовность к схватке. Но Один лишь по-старчески крякнул и вновь улыбнулся, правда в этот раз его улыбку увидел один лишь Карн.
— Ты прав и не прав одновременно, Беда Досточтимый, — последние слова Всеотец произнес с нажимом, намекая, что отлично знает, какое имя взял себе Кернунн, пока странствовал среди простых смертных. Его это действительно забавляло, потому что он сам неоднократно поступал также — учился мудрости у людей и представителей других рас, которые, как оказалось, могут дать богам не меньше, чем взять у них.