После завтрака лейтенант делает мне замечание.
— Приведите себя в порядок. Вы же образованный человек, инженер. А вид у вас…
— Есть, привести себя в порядок!
Попросил у Петровича опасную бритву, взбил в горячей воде мыльную пену и приступил. Сонные артерии мне удалось сохранить целыми, но остальная площадь покрылась изрядным количеством порезов. После бритья вид у меня, будто я подрался с котом или приставал к женщине с очень острыми ногтями, а она отчаянно сопротивлялась. Что вы хотите, первый раз имею дело с этим инструментом. Лучше бы не брился. Здесь никто понятия не имеет, что такое крем после бритья. Как они живут? Вместо крема делаю холодный компресс, чистая тряпка покрывается бурыми пятнами, но из некоторых порезов кровь продолжает идти. Петрович дает мне цилиндрик, именуемый квасцами. Замазываю порезы и присоединяюсь к Петровичу, копающемуся в потрохах своего СТЗ.
Тракторный двигатель производит на меня впечатление. Тяжелый, малооборотный, мощностью чуть больше полусотни дохленьких лошадок. Зато жрет все, вплоть до керосина и лигроина. У него даже баков два. Один, маленький, для бензина, на нем он заводится, а потом переходит на тяжелое топливо из большого бака. Всеядность двигатель компенсирует прожорливостью. С прицепленной пушкой расход запросто переваливает за двенадцать литров. Нет, не на привычные сто километров, а в час. Вот на этом расходе мы и погорели. Сунувшись в бак, Петрович вдруг заявил, что вчера при петлянии по полесским дорогам трактор сожрал слишком много и теперь топлива хватит еще километров на пятнадцать, от силы на двадцать. Лейтенант побежал к председателю, назад возвратились уже вдвоем.
— Няма у мяне газы, — разводит руками председатель. — Прайду па вёсцы, у людзей спытаю, можа и дасць хто.
Не перестает удивлять меня наш народ. То за копейку удавиться готовы, то последнюю рубаху снимают. Причем гадать, как поступят в конкретном случае бесполезно, все равно ошибешься. Ведь немцы их керосином снабжать не будут, и они это прекрасно знают. Тем не менее, несут. Несут в бидонах, в стеклянных бутылках, заткнутых пробками из старых газет, кто литр, кто пол-литра. Для нас каждый литр это еще один пройденный километр, а для них две-три недели освещенной по вечерам жизни. Потом они перейдут на лучину. И все ради спасения одной единственной пушки. Причем десятки, если не сотни, таких же пушек стоят сейчас на обочинах дорог и брошенных огневых позициях, и никто не думает их спасать. А эту вот готовы спасать всем миром. Почему так происходит? Не понимаю. Всего набирается около пятнадцати литров.
— Праедзьце да Карпилавки, — советует председатель. — Да яе киламетрав трыццаць. Там ёсць МТС.
Тридцать километров это на грани, однако другого выхода нет. Благодарим людей за помощь и прощаемся с гостеприимными Новоселками. Теперь все наши дороги ведут в Карпиловку. До цели не дотянули километра три. Двигатель чихает и глохнет прямо посреди дороги, приехали. Оставляем Петровича с техникой и идем добывать горючее. Карпиловка это местный районный центр с атрибутами советской власти, положенными глубокой провинции. Нам приходится пройти пару бюрократических кругов, прежде чем мы становимся обладателями двух бидонов: десятилитрового, с керосином и пятилитрового, с бензином. Даже не рискую предположить, какое октановое число у этой жидкости, но Петрович заливает все в СТЗ без колебаний. Похоже, этот двигатель будет работать и на флотском мазуте. В местной МТС нам доливают еще тридцать литров керосина. На большее щедрости райисполкома не хватает. Нас отправляют в Паричи, до которых еще тридцать километров, военная техника заправляется там из фондов тамошнего военкомата.
В Паричи добираемся уже вечером, расспросив местных жителей находим военкомат. В военкомате у нас первым делом проверили документы. Точнее проверили у Костромитина с Петровичем, а мою бездокументную личность задержали и отвели на допрос. Винтовку я оставил Петровичу. Допрашивал старший лейтенант, местный военком. Прежде, чем приступить к допросу, он спросил.
— Что у тебя с лицом?
— Это я побрился неудачно.
Дальше посыпались стандартные вопросы. Фамилия, имя, отчество? Год и место рождения? Партийность? Происхождение? В ответах стараюсь не врать, чтобы на мелочах не засыпаться. Наконец формальности закончены, начинаются вопросы по существу.
— Где твои документы?
— Сгорели вместе с вещами в поезде, двадцать второго июня.
— В каком поезде?
— Ленинград-Брест.
Стараюсь отвечать как можно короче.
— Цель поездки в Брест?
— Командировка.
— В какую организацию?
— Брестский энергокомбинат.
В какой форме работают местные энергетические организации я уже выяснил.
— Цель командировки?
— Техническая помощь местным товарищам.
— Почему послали именно тебя?
— Это вопрос не ко мне. Пришла разнарядка из наркомата, начальство выбрало меня.
Если спросит, из какого наркомата – засыплюсь. Надо уводить допрос от этой скользкой темы.
— Я понимаю, товарищ старший лейтенант, что выгляжу подозрительно, и документов у меня нет, но поверьте…
— Да верю я тебе, верю, — неожиданно прерывает меня военком. — Вот потому, что выглядишь подозрительно, и документов у тебя нет, я тебе и верю.
Оказывается, сегодня утром в Паричах появилась полуторка. В кабине водитель и командир, в кузове несколько красноармейцев. В военкомате они получили продовольствие и заправили машину. Потом переправились на левый берег. Переправившись, напали на паромщика. Тот прыгнул в воду и сумел от них уйти. Тогда они попытались поджечь паром, закатив на него бочку с бензином, но горел тот плохо и пожар быстро потушили, переправа продолжила свою работу.
— Так вот у них все документы были в порядке. В полном порядке, не придерешься. Я сам проверял. Они, кстати, сейчас на левом берегу, там же куда и вы собираетесь, поэтому осторожнее там.
— А нам всегда надо быть осторожными, товарищ старший лейтенант. У нас на троих два ствола и двенадцать патронов.
— Зато у вас пушка есть, — парирует военком, — с патронами туго, но что-нибудь найдем.
И тут мне в голову приходит гениальная мысль.
— Товарищ военком, а можно меня в Красную армию призвать?
— Тебя? — удивляется старший лейтенант. — Нельзя. Ты не житель нашего района, документов у тебя нет и возраст не призывной.
Минут десять уговариваю военкома, взывая к его чести, совести, долгу Родине и так далее. И ведь уломал. Главным фактором стало то, что сегодня начались бои за Бобруйск, а значит, в любой момент немцы могут придти сюда, где никаких войск нет. Военком вызвал Костромитина.
— Ну что, лейтенант? Возьмешь к себе пополнение? — кивает на меня военком.
— Возьму, товарищ старший лейтенант.
— Ну, добро, ты пока иди, мы его сейчас оформим.
Решаю отжать ситуацию по максимуму.
— Товарищ старший лейтенант, если я уже боец Красной армии, то нельзя ли мне найти хоть какую-нибудь обувь.
Мои летние туфли с честью выдержали многокилометровый марш по лесным дорогам и бездорожью, но сейчас уже близки к развалу. Войдя в мое положение, военком отправляет на вещевой склад сержанта с приказом найти самые большие сапоги. Пока сержант ходит, я становлюсь обладателем шикарной справки о призыве меня в Красную армию. Фотографии на справке нет, зато стоит настоящая печать Паричского военкомата. В графе "Место назначения", значится "в распоряжение лейтенанта Костромитина". Теперь я с лейтенанта должен пылинки сдувать, он моя единственная легальная зацепка в этом времени. Сержант приносит отличные яловые сапоги, явно предназначенные для комсостава. Своего владельца они не нашли только благодаря своему размеру, не заносило в Паричи большеногих командиров.
— Сапоги принес? — интересуется военком у сержанта.
— Принес, товарищ старший лейтенант.
— А портянки где?