– Сапоги принес? – интересуется военком у сержанта.
– Принес, товарищ старший лейтенант.
– А портянки где?
Сержант срывается с места, видно грозный военком в Паричах. Выйдя во двор, застаю там только закрытую брезентом пушку и лейтенанта с моей СВТ.
– А Петрович куда исчез?
– В МТС поехал. Что-то у него с коробкой, там обещали помочь с ремонтом.
Пока я переобуваюсь, меня находит военкоматовский сержант и передает мне караульную норму – пятнадцать патронов в трех обоймах. Костромитин расписывается в журнале. В Паричах мы задерживаемся еще на один день – ремонт нашего трактора затягивается. Хорошо, что сделан он на базе обычного сталинградского трактора, никаких проблем с ремонтом и запчасти можно найти даже в сельских МТС.
Пока наше орудие стоит во дворе военкомата, к нам то и дело подходят местные жители и спрашивают, чего это мы, зенитчики, не стреляем по немецким самолетам, изредка пролетающим над поселком. Лейтенант объясняет им, что у нас только два человека, а нужен полный расчет, что без ПУАЗО и дальномера стрельба одним орудием – бесполезный расход боеприпасов, а снарядов у нас всего шестнадцать штук. Наивный ты человек, лейтенант. Когда к нам с ехидным вопросом подкатывает очередной дедок, объяснения я беру на себя.
– Если мы стрелять начнем, то немцы нас обозначат как цель для своей авиации, и будут бомбить. Ты, дед, этого хочешь?
Не хочет. Паричи бомбили в первый же день войны. Точнее, бомбили это громко сказано. Видимо, паромная переправа в Паричах значилась у немцев резервной целью, и два самолета, не отбомбившихся по основной цели, сбросили бомбы на нее. В паром, естественно, не попали. Первая бомба полностью разрушила дом и убила всю проживавшую в нем семью, вторая взорвалась на улице, около пристани. Поселок получил наглядное представление о бомбежке с воздуха.
Переправляемся через Березину в последний день июня. Переправляемся в два приема, трактор вместе с пушкой для местного парома слишком тяжел. Сначала Петрович задним ходом загоняет пушку на паром, на левом берегу мы скатываем ее с парома вручную при помощи местных жителей. Вторым рейсом переправляем трактор и цепляем к нему орудие. Там же на переправе впервые встретились с беженцами. Некоторые просили Костромитина взять их с собой, лейтенант, добрая душа, согласился. Так моими соседями в кузове становится молодая еврейская семья. Пока тряслись по дороге на железнодорожную станцию Красный берег, разговорились.
Ефим Соломонович, сотрудник минской конторы, ведавшей государственными резервами, был командирован в Пинск. С собой он взял молодую жену, студентку минского медицинского института. Добраться до Пинска он решил через Брест, так было быстрее. Поезд Минск-Брест попал под удар немецкой авиации гораздо ближе к Бресту, чем мой, и люди, сумевшие покинуть поезд, уже через несколько часов оказались на оккупированной территории. Ефим и его жена стояли на обочине шоссе Брест-Минск, а мимо них шла колонна танков и мотопехоты. Там же, около шоссе, они спрятали два паспорта с еврейскими фамилиями и карточку кандидата в члены ВКП(б). За любой из этих документов немцы к стенке поставят без разговоров. А дальше начались скитания по дорогам белорусского полесья. Ефим Соломонович был уверен, что их путешествие скоро закончится. Ему только надо перебраться на левый берег Днепра, пристроить жену к дальним родственникам и явиться в районный военкомат для отправки на фронт. Утрата документов его не смущала, по роду своей деятельности он объездил практически всю Белоруссию и многих военкомов знал лично. В том, что немцев за Днепр не пустят, он был свято уверен. Переубеждать его я не стал, правоверный еврей-коммунист мог запросто стукануть куда надо о распространителе пораженческих настроений.
Немцев он ненавидел люто и по поводу их отношения к своему народу никаких иллюзий не испытывал. В Белоруссию успело перебраться некоторое количество польских евреев, и бесчинства, творимые немцами в отношении еврейского населения Польши, секретом для их белорусских соплеменников не являлись. Другое дело, что в отличие от моего собеседника, большая часть еврейского населения, особенно проживающего в глухой провинции, информации этой не верила. Они еще помнили немецкую оккупацию 1917-18 годов, когда никаких особых притеснений евреи не испытывали. Польская оккупация 1919-20 годов была для них гораздо более жесткой. Вот и сейчас они надеялись, что все обойдется, и все страшилки окажутся только слухами. Соломона и его жену изумлял и возмущал добровольный отказ соплеменников от эвакуации. Кстати, сами они внешне от местных жителей почти не отличались. Не сказал бы Ефим о своей национальности, я бы вовек не догадался. Одеты они были как местные жители, на голове у женщины была белая косынка, скрывающая курчавые волосы. У немцев были большие проблемы с выявлением лиц еврейской национальности. Для этого они использовали местных опознавателей, те хоть в паспорт и не смотрели, но никогда не ошибались.