— Я не вас лично имел в виду, Шторм, простите меня. Я про людей вообще. Вам свойственно покорять природу, а не сотрудничать с ней. Поэтому и путь вашего рода долог, извилист, но не радостен.
Инвари тихонько кивал, соглашаясь. Флавин, с высоты неимоверного старшинства своей расы над расой человеческой говорил правду.
— Пока я — помеха в лагере! — предложил юноша. — Поэтому могу отправиться туда и все разузнать, — он любезно улыбнулся Афу, — если вы не откажетесь сопровождать меня в качестве проводника.
— Аф никуда не поедет! — резко вмешалась Гроза. — И тебе, дэльф, лучше не вмешиваться в наши дела. Здесь все решает Гэри!
Инвари посмотрел в глаза Атаману.
— Я уважаю тебя, — медленно сказал он, не обращая внимания на женщину, — но, даже если ты будешь против — я поеду! Потому что, чувствую, там мы найдем ответ на наши вопросы.
— Один прав, — поддержал его флавин, — вдвоем у нас есть шанс!
— Втроем! — прогудел все еще обиженный Шторм и ласково погладил оголовье дубины, лежащей рядом, — Я, конечно, тоже очень уважаю всех присутствующих и вас обоих, но вы какие-то, гм, хилые на вид…
Инвари расхохотался. Даже флавин улыбнулся шире обычного.
— Ворчун этого не одобрит! — вкрадчиво напомнил Шери.
— Ворчун? — Шторм озаботился, но только на мгновение. — Он ничего и не узнает, на то ты и Молчун, а? Он все равно не ждет меня скоро. Мы быстренько обернемся туда-сюда…
— Карго! — выругался Шери и вопросительно взглянул на Атамана.
Тот отрицательно качнул головой.
— Они пусть едут. Но ты мне нужен здесь.
— Как?! — возмутилась Гроза. — Ты отпускаешь их с этим… монахом? Ему нельзя доверять!
— Хватит! — оборвал Гэри. — Решения принимаю я, не так ли?
Гроза вскочила и, фыркнув, разъяренной кошкой прыгнула в темноту. Гэри только плечами пожал. Инвари жалел, что не может видеть выражения его лица.
Флавин тоже поднялся, постучал копытами о холодную землю.
— И я пойду. Надо осмотреть раненых. Укусы этих, так называемых волков, очень плохо заживают!
Он ушел за ведьмой.
— Интересно, — вслед ему сказал Шери, — Почему он всегда с нами на вы? Не знаешь, Один?
— Аф — первый встреченный мною флавин, — признался Инвари. — И поэтому все, что я знаю о них — из Орденских хроник и путеводителей. Вряд ли то, что о них говорится — правда. Но, если хотите, я расскажу.
— Расскажи! — попросил Шторм.
Глаза его блестели. Похоже, этой промозглой ночью, у разбойничьего костра в компании с бандитами, ведьмой, флавином и странным монахом он был по-настоящему счастлив.
— Флавины, — задумчиво заговорил Инвари, — первые дети природы. Они появились за несколько десятков кругов до нас и мудрость их несоизмерима с тем, что мы зовем человеческим разумом. Мы не всегда понимаем их, они никогда не слушают нас. Как отцы и дети, мы иногда конфликтуем. Но если беда угрожает нашей земле, мы объединяемся и забываем обиды. Так было, например, в четвертом круге, когда исчезновение Хороса — стихийбога привело к чудовищным бедствиям, мору и гибели сотен тысяч людей. Лишь благодаря совместным действиям мудрецов-флавинов и человеческих женщин-ведуний, называемых ныне ведьмами, удалось усмирить стихии и передать их во временное ведение последних.
Флавины — самые независимые из Всех живущих. Они не строят дома — по крайней мере, их никто никогда не видел — и не носят одежду. Единственное жилье — материнское чрево природы, одежда — собственная шерсть…
— А как же Аф? — заинтересовался Гэри.
— Думаю, он носит человеческую одежду лишь из уважения к нашим обычаям. Ведь флавинам не чуждо уважение к людям, хотя такое случается весьма редко. Но если они кому-то доверяют, то доверяют верно! Они немногословны, но то, о чем говорят — правда, а то о чем умалчивают — истина. Своим обращением на «вы» они подчеркивают дистанцию между нами. Они никогда не примут человеческого ребенка в свою семью, даже если он будет терпеть бедствие. Не из жестокости, а из опасения сломать его разум по своему образу и подобию, лишить индивидуальности, а значит независимости. Они скорее найдут ему новых родителей — добрых людей, и он будет действительно счастлив с ними, ведь в людях они никогда не ошибаются. Но критерии их доверия или недоверия неясны. Были случаи, когда флавины приходили на помощь тем, которых изгоняло общество, мимо других же равнодушно проходили, не протянув руки, обрекая на гибель.
Они истинные целители и знахари, которые не доверяют магии людей, используя лишь свои знания о природных процессах и веществах. Но Тайной они владеют. Говорят, флавин заговаривает синяки и ушибы, еще не начав ходить.
— Откуда же у него тогда синяки? — воскликнул Шторм. — Вот, закуси тобою мышь!
Инвари улыбнулся.
— Они оберегают природу в меру своих возможностей. А возможности эти широки. Если некто вредит земле, воде или лесу, они делают так, что он уходит, гонимый собственным страхом. Человек, вызвавший неприязнь флавина не будет спать спокойно. Они не пугают его, не причиняют вреда ему, семье или имуществу. Они просто время от времени показываются ему на глаза и такие волны ненависти и отвращения обрушиваются на несчастного, дерзнувшего посягнуть на чистоту Матери природы, что и сам он преисполняется ненависти и отвращения к себе и скитается до тех пор, пока не представится случай искупить вину.
— А они смертны? — заворожено спросил Шери.
— Не знаю, — искренне признался Инвари. — Об их жизни вообще ничего не известно. Все, что я рассказал, основано на слухах и некоторых реальных событиях, описанных у дэльфов. Но говорят, — он развеселился, — что увидеть флавинку и стать Богом — одно и то же! Эта примета исполнения всех желаний.
— И где их можно увидеть? — живо заинтересовался Шторм.
Инвари, смеясь, пожал плечами.
— Не знаю. Никогда не видел.
— Так может, их и нет вовсе? — весело спросил Шери.
— А как же тогда они… это? — расхохотался Шторм.
За спиной у Инвари раздался тяжелый вздох и Ворон, на полкорпуса высунувшийся из темноты в круг света, положил голову на плечо хозяина.
Инвари потрепал его по морде и поднялся, чтобы взглянуть, не ослабели ли бинты?
— Чем ты околдовал коня? — невольно вздохнул Гэри. — Ходит за тобой, как привязанный, и смирный, словно котенок!
— Это не я его, а он меня! — улыбнулся Инвари.
— А откуда он у тебя? — Шери, любовался отсветами, пламенеющими в больших конских глазах.
— Это долгая история, — отмахнулся юноша. — Между тем, спать пора! Пойдем-ка, дружок.
Конь послушно и осторожно развернулся и, еще прихрамывая, потрусил за хозяином.
Оставшиеся у костра переглянулись.
Утро выдалось тревожным. Инвари кружил по лагерю, отыскивая следы почуянной вчера беды, но, еще спящий, лагерь был тих и спокоен. Лишь всегда рано встававшие ребятишки собирали валежник и шишки для костров.
За спиной Инвари раздавался неотвратимый перестук копыт — невзнузданный конь не отходил от хозяина ни ночью, ни днем, должно быть, опасаясь, что тот снова потеряется.
Накануне Инвари долго не мог уснуть: кожу саднило под рубашкой — рана от кинжала никак не желала заживать. К тому же еловые и оховые ветви, из которых он соорудил себе ложе под стенами лазарета, немилосердно кололись даже сквозь плащ, а навязчивая мысль о том, что он забыл что-то важное и никак не может вспомнить — что это, не выходила из головы.
Когда, наконец, он уснул, перед глазами его появились строки, написанные летописцем Пта, хронистом и провидцем Ильрийского двора. Их смысл был страшен и временами вовсе непонятен, но, похоже, экспрессия летописца намертво впечатала слова в сознание подмастерья. Даже сейчас Инвари холодила нервная дрожь, когда на ум приходило: «И смеялся Осемнадцатиликий…». Имя этого Божества не называлось вслух, прячась за многочисленными прозвищами. Дэльфы называли его «ДомИно» и это имя было ближе других к истинному, о котором ведали Мастера; люди образованные — «Осемнадцатиликим», так как считалось, что у зла 18 личин; простецы именовали «Черной собакой тьмы» или «Черным псом», или просто «Псом». Ибо в человеческом понимании нет ничего страшнее предательства существа, чья ласка и преданность оборачиваются разорванным горлом и тогда все — ложь и тлен. Черной собаки, с чьих острых клыков стекает пена безумия, чьи глаза горят в ночи, как злые звезды. И смерть находит везде, и нет спасения!