Инвари горько усмехнулся. Они поторопятся сжечь его до первого луча солнца, и сейчас он ничем не может себе помочь.
Распахнув изодранную рубашку, он внимательно разглядывал ярко алевший крест. Да, Гроза не ошиблась, именно так болезнь помечала хозяина. И если маг был не слишком силен, он уходил вслед за теми, на кого навел болезнь, но в муках гораздо более страшных. По иронии судьбы Виселица отличалась некоторой справедливостью.
Сейчас он вспомнил зуд кожи и слабость, ощущаемые уже несколько дней. Но последние события, да уверенность в собственной непогрешимости сыграли свою роль. Ему даже и в голову не могло прийти, что такое может случиться с НИМ!
Запахнув одежду, он свернулся на дне дупла.
«Не стала ли черной твоя душа? — вдруг вспомнились ему слова Ворчуна. — Ты слишком долго общался со злом!..».
Нет! Он даже привстал. Нет, он не поддался Адаманту! И хотя тот чуть было не сломил его волю, разум его не помутился, сомнение не шевельнулось в душе ни в ответ на сладкие уговоры, ни на угрозы, ни на явную демонстрацию силы. Но что же тогда?… Что он забыл и никак не может вспомнить? Что-то важное…
Там, в подземной зале, торопясь спасти Ангели, он ринулся за ней, оставив незаконченным обряд и… Ну, конечно!!! КАК он мог упустить это? Его кровь и волосы! Оставленные в руках черного мага, коим без сомнения являлся Адамант, они могли стать орудием долгой и мучительной смерти подмастерья. КАК мог он забыть об этом, бросаясь в погоню за чудовищем, уволакивающим в темноту чумазую полумертвую девчонку — простую смертную! Вряд ли мир потерял бы много, пропади она пропадом! Но забыть в руках врага такое оружие против себя! Почему Адамант не уничтожил его, не подчинил себе, ведь прошло столько времени с тех пор, как он сбежал с Шери? Герцог оставил его в покое… до сих пор! И получается, что Виселица — его рук дело. Но как? Ни единому хозяину не удавалось передать болезнь через другого окружающим его людям! Виселица подчинялась только ему и от него расходилась красными кругами эпидемии. Боги, что же такое помогает Черному герцогу, если половина лагеря вымерла в первые два дня, в непосредственной близости к Сердцу Чащи, где эманация Силы делает бесполезными любые магические вмешательства?
Инвари вгляделся в вырастающий помост. Чтобы прервать эту связь, спасти еще живых, у него только два выхода — либо сгореть, либо уничтожить то, на чем эта связь основана. Из-за него могут погибнуть те люди, с которыми свела его судьба, все эти простые, далекие от Истины смертные, к которым, стыдно признаться себе, он искренне привязался. И из-за него уже столькие умерли…
Ему стало страшно. Едва ли не впервые в жизни он осознал, что такое ужас свершенного, и паника охватила его. Мастера, мудрые наставники — как горько будет их разочарование и как бледно в сравнении с тем наказанием, которое его ждет. И будет Суд Одного…
Вздрогнув, он отер испарину со лба! Предательская слабость! Позволив им сжечь себя, он избегнет кары, которая может быть в тысячи раз хуже мук в пламени. Поднебесье, Учитель, безграничные дали, открывающиеся перед ним, глубины истинного знания, вершины Силы — все это не жалко бросить в костер, так велик его ужас перед тем, что он совершил и перед тем, что его ожидает за это…
Вся затея с инициацией казалась ему теперь до ужаса глупой. Он так и не узнал, что за тварь вызывал Адамант, кому поклонялся? Вместо этого он подставил себя под удар и погубил невинных людей, заставил умирать, корчась от невыносимой боли. Вот теперь он точно НЕ СПРАВИЛСЯ С ПЕРВЫМ ИСПЫТАНИЕМ! Он ударил кулаками в шершавое древесное нутро, разбивая их в кровь, и дерево отозвалось укоризненным гулом. «Глупо думать, что мир держится на трех китах, — говорил Учитель, — мир держится на мелочах. Великие деяния складываются из маленьких поступков и оттого, добры или злы будут они, зависит прекрасное или ужасное великое ты совершаешь. Никогда не забывайте про мелочи — они — суть жизни, ибо даже не мудрость познаете вы от меня, но крупицы мудрости. А крупицы так малы…».
Ветер донес до него запах дыма. Наскоро собранные непросушенные ветви горели плохо, чадя.
Инвари погладил дерево, отдавая ему жертву крови с разбитых рук и прося прощения за боль, что причинил, и медленно поднялся во весь рост. Сделанного не воротишь, но попытаться спасти тех, кого еще можно, он обязан! И забудь, наконец, о страхе перед наказанием, Подмастерье! Каково бы оно ни было — ты его заслужил!
— Неисповедимы пути Богов…, - по-дэльфийски нараспев пробормотал он, чтобы успокоить себя.
Его дрожащий голос обретал постепенно уверенность и певучесть:
— … И мы никогда не узнаем лучшего пути, и потому будем считать лучшим тот, по которому пройдем. Ну, так и пойдем!..
Внезапно он насторожился.
— Один, — послышался тихий шепот, — ты здесь?
Не высовываясь далеко из дупла, чтобы не получить очередную оплеуху Хранителя, он также тихо ответил:
— Да.
— Вылезай.
— Не могу — Хранитель…
— Его нет. Давай скорее…
Инвари осторожно выглянул. И разглядел Шери, прячущегося за стволом.
— Вылезай, — сердито повторил тот, — или тоже хочешь остаться там навсегда?
Инвари выскочил наружу, не потревожив ни единой веточки, его тут же втащили в заросли папоротника, а перед дуплом черной в темноте кляксой снова замаячила фигура Хранителя.
Как тебе удалось? — изумился Инвари, но Шери прижал палец к губам и ужом пополз прочь от лагеря.
Инвари едва успевал за ним.
Они спустились в глубокий ров, откуда доносилось уханье филина, и глаза Инвари различили силуэты коней. Тихое фырканье приветствовало его и еще до того, как он протянул руку, Ворон положил ему на плечо тяжелую голову. Из темноты выдвинулись двое, и Инвари с изумлением разглядел Шторма и длинноногого флавина. Последний подал ему перевязь со шпагой, предупреждая вопросы, прыгнул в седло белоснежной кобылки, которой Инвари прежде не видел, и пустил ее шагом. Остальные оседлали своих лошадей и последовали за ним. Некоторое время молча и не торопясь ехали по хлюпавшему дну рва, а затем Шери прокричал какой-то грустной ночной птицей. Над их головами показались в ветвях человеческие лица и равнодушно скрылись в темных кронах. Ехавший впереди Аф что-то прошептал своей лошади, Инвари различил только ее имя — Чайни. Она легко вскарабкалась наверх по осыпающейся земле и поскакала прочь от лагеря. Ее тонкие ноги словно бы и не тревожили землю. Прижав уши, кони понеслись за ней.
До самого рассвета они летели бешеным аллюром, с ходу одолевая завалы и ручьи, одинокими звериными тропами или вовсе без дороги — Чайни впереди, безошибочно угадывая путь, за ней Ворон, Саврас Шторма и крепкий ильрийский конек Шери, имени которого Инвари не знал. Похоже, именно Чайни выбирала дорогу, потому что за все время безумной предутренней скачки Аф не сказал ей ни слова, не поправил ни рукой, ни коленом, лишь пригнулся к холке, слившись с белой лошадью в единое сказочное существо. Инвари подозревал, что Чайни могла бы скакать быстрее, но щадила хотя и приученных к лесному бегу, но все же людьми воспитанных коней.
Когда слабое утреннее солнце поднялось над горизонтом, они, наконец, спешились. Шери, не подводя лошадей к близкому ручью, обтер их морды свежей водой. Впрочем, конские шкуры были почти сухими — лошади еще не устали.
Флавин насмешливо взглянул на Инвари.
— Вижу, вы дрожите от любопытства, юноша!
Инвари только кивнул.
— Видите ли, Один, я давно начал подозревать, что с вами твориться неладное. Да и Гроза никогда не ошибается. Странно, что вы ничего не замечали! Должно быть, вам застили глаза. Шери и Шторм прибыли в том отряде, который привела Гроза, когда — сама, заметьте — разобралась в природе болезни. Они не хотели верить ей. Когда вас схватили, я более подробно расспросил Шери о ваших приключениях во дворце и понял, в чем дело…
— Кровь и волосы…, - хмуро сказал Инвари.
— Значит, с ваших глаз спала пелена! Прекрасно. Жаль только, что этого не случилось ранее. Думаю, впрочем, что и в этом нет вашей вины. Однако объяснить что-либо разъяренным людям невозможно — они нашли виновного!