Самым отвратительным в посмертии оказались зеркала. Не те мутные стекляшки в зале в безумными близняшками, а огромные, парящие в воздухе амальгамные лужи. Они возникали хаотично и так же пропадали. В них Марк видел родной город, свою квартиру, ищущих его родителей. Иногда зеркала показывали прошлое — как он встретился с друзьями, но ему редко хватало духа досмотреть всё до конца. Марк пытался их разбить, но у него не получалось. Зеркала не поддавались. Ни трещины, ни выбоинки. Только мучительная трансляция проходящей мимо жизни.
Замок рассыпался, и сразу ослепительно полыхнуло небо. Над землёй за долю секунды вздулась огромная огненная сфера и замерла в шаге от Марка. Застывшее сосредоточение света и смерти. Когда он впервые увидел вспышку, ослеп до следующей смерти. Уже потом научился делать так, что эпицентр ему не вредил — до тех пор, пока он сам не позволит. В конце концов, это же не настоящий ядерный взрыв. Это его мысли, его боль. Желание разбить проклятые зеркала и вырваться наружу.
Марк зашёл в уничтожающее пламя. Мёртвый, но живой. Живой, но мёртвый. Здесь можно было собрать смерть в ладони как снег на леднике. Сквозь замершее, раскалённое до температуры солнца безмолвие неуловимо дохнуло холодом. Марк улыбнулся, наклонил голову сначала к одному плечу, затем к другому.
— Я — смерть, разрушитель миров, — он нараспев процитировал не то создателя атомной бомбы, не то многорукое божество, не то обычного человека, чьей мыслью заговорил бог.
С последним было вернее всего. Из горла вырвался хриплый и короткий смешок. Вот бы эпицентр оказался рядом с зеркалом. Может, сила его отчаяния, принявшая образ в несколько сотен килотонн ядерного заряда, смогла бы разбить грань между мирами, но так никогда не происходило. Его гнев прорывался на безопасном расстоянии, как будто он вышел в пустой парк и закричал со злости, чтобы никому не навредить и не помешать.
Он пошевелил пальцами, разглядывая ладонь сквозь плазму. Конечно, он знал, что произойдёт дальше, будь этот взрыв в обычном мире. Но здесь были свои правила. Иногда грибовидное облако застывало на горизонте, а потом вдруг сжималось до крупной поганки, словно устыдившись. Как сам Марк в далёком детстве, когда шёл по улице и слишком громко заговорил, а его тут же резко одёрнул отец, чтобы он не привлекал к себе внимание. После таких окриков он тоже всегда сжимался, словно действительно хотел стать незаметным.
Марк вздохнул и покачал головой — сегодня у него были другие планы. Он закрыл глаза. В мыслях настойчиво крутилась пара строк из старенькой песни. “Останусь пеплом на губах, останусь пламенем в глазах”. За прикрытыми веками он увидел снежные вершины Хинтертукса, покрытые инеем высокие ели и альпийские домики. Марк снова улыбнулся и театрально взмахнул ладонью, снимая с паузы ядерный взрыв.
Он выпадет радиоактивным пеплом в несуществующем мире, а потом снова станет мёртвым собой.
Новая жизнь разбудила его пением птиц. Марк проснулся на деревянных мостках над тихой заводью. Сонно потёр глаза, словно лежал в кровати в своей квартире в новостройке на окраине Москвы. Вместо городского шума утреннюю тишину вспарывали пронзительные крики стрижей. Солнце ещё только раскрасило горизонт в алый. Над травой на берегу стелилась лёгкая дымка. Она стекала к озеру и превращалась в образы. Марк подполз поближе к краю мостков и заглянул в воду. Там он увидел отвратительные картины прошлого, застывшие в зеленоватой глубине. Последние моменты жизни навсегда останутся с ним — грязные, страшные и болезненные. Смерть травмировала сознание так, что даже мёртвым Марк до сих пор ощущал ужасные последние минуты своей жизни.
— Зачем… — в сотый или даже тысячный тихо произнёс он. — Зачем всё это?
Марк опустил руку и ударил ладонью по воде. Поверхность озера неохотно пошла рябью, словно вместо воды всё заполнило тягучее желе. И злость внутри Марка ворочалась такая же неохотная, уставшая. У него больше не было сил злиться, кричать или пытаться вырваться. Он хотел закрыть глаза и исчезнуть. Умереть. Перестать существовать. Но смерть его уже забрала, а забвение всё не приходило. В такие минуты особенно горького отчаяния он прятался в самом странном уголке этого несуществующего места. В нём Марку удавалось притвориться, что он не один.