Гнойный брёл вдоль стены, опираясь о неё, и продолжал придерживать бок, который разрывало от боли. Эта отрезвляющая суть произошедшего напоминала ему о том, что ничего не закончилось. Верно, произошедшее лишь положило всему начало. То начало, в котором ему отведена особая роль. Её теперь не изменить, даже если ему захочется — откуда ни возьмись, за пониманием этой мысли пришла тревога. Но ведь он знал это с самого начала. Так почему сейчас, когда известное начало претворяться в жизнь, его вдруг охватило беспокойство?
Возможно, оно принадлежало и не ему вовсе? Кто-то из Дома боится? Чувство, охватившее Гнойного, было странным, неизвестным, но почему-то казалось знакомым, будто бы он испытывал его раньше.
Он уже почти что дошёл до комнаты воспитателя, когда его развернули и с силой придавили к стенке. Рестор встретил парня сильным ударом в живот. Тот согнулся и вскрикнул — удар задел рану и был такой силы, каких Гнойный не чувствовал на себе уже давно.
— Называй имена всех контакторов, — прошипел Ресторатор, наклоняясь над ним.
Гнойный усмехнулся, виражируя на грани глупости и нахальства и получил ещё один удар, на этот раз — в лицо.
— Называй имена каждого из них, — повысил голос Рестор. На шум распахнулись двери в комнаты Старухи и Генерала. Они выбежали в коридор и попытались оттащить Ресторатора, но тот вцепился в Гнойного мёртвой хваткой. Парень закашлял и хрипы его неожиданно перешли в смех. Рваный и горький, пропитанный болью и презрением, от которого становилось тошно. А потом он заговорил.
— Я, конечно же. Алфи и Джуб из моей комнаты, новенький из моей комнаты. Абба и Всяч из первой старшей, Син и Медь оттуда же. Окси, вот. Был. Из девчонок — Хима. Волки из второй младшей. Но младших обычно не трогают, так что не волнуйтесь.
Гнойный поднял на Рестора взгляд, пустой и безразличный. Взгляд смирившегося, но не поддавшегося. До сих пор не проигравшего. Будто путь этот и не значил поражения вовсе. Будто проигрывали не те, кто уходил, а те, кто оставались. Этот пустой взгляд был переполнен ненавистью к людям.
Он принадлежал не Гнойному.
— Чего? — ошарашено пробормотал Старуха.
С верхних этажей раздался громкий женский крик.
***
Генерал менял ему повязку молча, не спрашивая ни о чём. Холодные пальцы едва касались его тела, задевали шрам, но парень только и делал, что безразлично смотрел вперёд. Он не видел ничего перед собой. Не хотел видеть, являя своим видом ребёнка Дома, вдруг выдернутого из своей норы и, перепугавшись, зарывшегося в неё ещё сильнее.
И голос он поднял, лишь когда Генерал надел на него толстовку.
— Хима умерла, да? — безынтересно спросил он. Закрыл глаза и неслышно выдохнул.
— Слав, тебе надо к врачу, — обеспокоенно произнёс воспитатель.
— Не надо к врачу, — прошептал парень. Его голос приобрёл спокойный тон. Но Генералу ни за что было не узнать, насколько неприятно было тому принимать от него помощь и насколько неприятно было чувствовать себя благодарным и обязанным.
— Слав, — позвал он.
— Ну подожди пару дней, чего тебе стоит, — усмехнулся юный хозяин Дома.
— Неужели ты уйдёшь вслед за ними? — тон воспитателя сквозил бессилием. Чтобы не видеть его лица, парень не открывал глаз.
— Если скажут уходить, я уйду, — спокойно сказал он.
— Почему?
— Ты придурок? Так надо.
Он продолжал сидеть на кровати в комнате Генерала, но больше не произнёс ни слова.
Около одиннадцати Директор собрал воспитателей в своём кабинете. С небольшой задержкой подошли все, кроме Ресторатора. Кацуба — воспитатель группы, где числилась Хима, — рыдала, утирая лицо платком. Она храбрилась и старалась держаться до последнего, но нервы у всех сдали ещё вчера, поэтому её не пытались ни остановить, ни успокоить.
— Как и Фёдоров, Маша оставила после себя записку, — произнёс Директор. — И три недопитые чашки чая на столе. Пришли результаты предварительной экспертизы по делу Фёдорова. Медицинское обследование подтвердило версию о самоубийстве.
Директор встал из-за своего стола и подошёл к Генералу, который сидел в кресле напротив, сгорбившись и наклонившись вперёд. За ним стоял Старуха, он старался держаться ровно, скрестив руки на груди, но плечи его были бессильно опущены. Оба хмурились, оба были погружены в себя, первый — чуть больше, чем все вокруг. Директор протянул маленькую бумажку, выдранную из блокнота. Генерал узнал, но промолчал. Узнал и Старуха.
— Бумажка из блокнота новенького, — пробормотал он. — Ничего странного, они вчера весь день вместе ходили.
Он, будучи за креслом, наклонился, когда Генерал взял записку в руки, и озвучил надпись:
— «Чаепитие. Ха-ха!» Что это?
— Что, ты думаешь, она хотела этим сказать? — обращаясь к воспитателю второй старшей, спросил Директор.
Его голос ходил по грани высокомерия и презрения, состыковавшихся с необходимостью: как бывший воспитанник, только Генерал мог понять этих детей, и в то же время Директор уже предполагал, что не дождётся ответа.
— Я не знаю, — отчеканил воспитатель.
— Денис, — неизменным тоном продолжил Директор, — почему о некоторых вещах, происходящих в Доме, дети никогда не говорят со взрослыми?
— Я не знаю, — тихо ответил тот в лучших традициях бывшего воспитанника. Именно так — со стороны ребёнка Дома он опять посмотрел на Директора. И, понимая это, неловко улыбнулся.
— Нет здесь ничего смешного.
— Только если вы видите это впервые, — вздохнул Генерал.
— Что это значит?
Директор перевёл взгляд на Старуху. Тот пожал плечами.
— Они всегда были ненормальными, — он покрутил пальцем у виска. — Я вам это говорил.
— Не говорите так о детях! — дрожащим голосом вступилась за воспитанников Кацуба. Старуха уже приготовился спорить, но Директор повысил голос на него:
— Не начинайте балаган!
— А Мирон, стало быть, оставил после себя цифру? — прервав перепалку, неожиданно спросил Генерал. — Тройку?
Все в кабинете устремили на него свои взгляды.
— Мирон оставил после себя цифру, — подтвердил Директор. — Но не тройку. Пятёрку.
Рука воспитателя дёрнулась и он уронил бумажку на пол.
— Пятеро? — еле слышно прошептал он.
— Может быть, вы объясните, что это всё-таки значит?
— Я не знаю, — машинально проронил Генерал. — Что значит пятеро?
— Погодите-ка, — остановил всех Старуха. — С чего вы вообще взяли, что это связано? Они же совершенно не пересекались друг с другом. Они из разных групп! Саня сам говорил, что Мирон ни с кем не общался.
В кабинете Директора поднялся шум. Улавливая обрывки фраз, Генерал пропускал их споры мимо ушей. Почему-то ему стало страшно. То, что выдерживалось здесь десятилетиями, неожиданно дало сбой. И никто, абсолютно никто из собравшихся не имел представления о происходящем. Ни малейшего, и даже не пытались понять. Кто бы ни находился здесь, скольких бы Денис и Чейни не видели за своё время, никто не пытался взглянуть на это с той же стороны, что и дети.
Узнай они правду — ни за что бы и никогда не поверили. Осознание этого всегда маячило негласным законом, защищающим ту, другую сторону, но почему-то именно сейчас решило обернуться мыслью. Никто из собравшихся, желай он этого или не желай, ничем не сможет помочь. И никогда бы не смог — ему бы просто не позволили.
Они не управляли этой жизнью, вернее… не они ей управляли. К тем законам они были гораздо более невосприимчивы, чем кто бы ни было. И Генерал был одним из них. Вот только он никогда не был таким же, как они. Даже переименование не спасло его от участи вовлечённого. Участи того, кому было известно больше, чем остальным.
Участи того, кто не мог сидеть сложа руки, и в то же время не мог сделать ничего, что помогло бы хоть кому-то. И самое страшное в этом то, что он даже поговорить не мог ни с ке…