— Я думал, что только ты можешь проявлять себя в этом мире, — признался Гнойный.
Фаллен кивнул.
— Да, до недавнего времени я тоже так думал. Но Микки был изначально самым слабым из нас. Понимаешь ли, он не должен был сюда отправиться. Но так получилось. Ему пришлось потрудиться, чтобы стать сильным, и вот — ему это удалось.
— А Микки, выходит, был знаком с Генералом. То есть, с Чейни?
— Они были друзьями, кажется, — Фаллен задумался. — Не уверен, было ли между ними что-то большее, но Микки ушёл вместо Чейни. Вряд ли это произошло просто так.
Фаллен зевнул и опустил голову Гнойному на плечо.
Когда всё закончится, они станут никому не нужны. Они исчезнут. Но это так же будет означать, что они освободятся ото всех. Что будет ждать их, размышлял Фаллен. Выдернутый из цикла проводник, который не должен был возвращаться, и тот, кто после перехода и разделения навсегда исчезнет. Им обоим не было места ни в том мире, ни в этом. Оставалось надеяться, что кто-то из них найдёт выход из этой петли, прежде чем они исчезнут окончательно.
Но к какому бы выводу Фаллен в результате своих размышлений не приходил, единственная вещь была постоянна. Он будет вместе с Гнойным, а это значит, всё остальное неважно. Они же лучшие друзья, в конце концов. Гнойный ему единственно настоящий друг.
Думая об этом, Фаллен закрыл глаза.
***
В комнате было тихо и не было никого, кроме них. Ребята расселись по своим кроватям и молчали, окружённые гробовой тишиной. Осознание того, что они увидели, глушило любые звуки, доносящиеся из коридора. Лишь единственный раз донельзя побледневший Хайд тихо произнёс:
— Так вот как это происходит? — и, не сменив позы, продолжил бездумно смотреть перед собой. Картина мёртвого парня, лежащего на полу с раскинутыми в стороны руками и с теперь уже навечно застывшей на губах усмешкой, всё не выходила из головы.
— Знаешь его? — едва слышно, будто голос его мог разбить тишину, ставшую им одновременно и смертельным оружием, и защитой, спросил Чейни. Хайд кивнул.
— Фаллен из первой группы. Самый старший из всех. — И тише добавил. — Проводник, значит?
Горько усмехнувшись, он забрался с ногами на кровать и откинулся на подушку, заведя руки за голову.
— Интересно, кто следующий? — вслух задумался он.
Микки вздрогнул. Леденящая кожу волна воспоминанием прошлась по его спине, когда он заговорил.
— Три, — так же тихо, как и Хайд до этого, вспомнил он. — Там, на стене.
— Ага, — согласился Хайд. — Огромная тройка кровью.
Он старался говорить непринуждённо и даже, казалось, храбрился, но напряжение из тихого голоса скрыть ему не удалось. Шутки продолжали быть шутками, но, подойдя к той грани вплотную, мог спасовать даже он.
— Но, вообще, знаете, — сказал Хайд, — я не боюсь.
Кто знал, может быть, это и было правдой.
Этой ночью все ходили, как на иголках: от воспитателей до детей. В комнатах поселились тишина и молчание, для таких ночей привычные, только у малышей изредка раздавались смешки. Воспитатели заглядывали к ним в комнаты и успокаивали тех, кто не мог уснуть. Как и всегда в подобную ночь, взрослые не давали воспитанникам Дома покидать их спален. Взрослые были перепуганы, дети взволнованы, а для Дома, казалось, не произошло ничего необычного.
Микки никак не давался взрослым. Сколько бы те не пытались что-то у него узнать, он только мотал головой, забиваясь всё дальше в угол кровати. В конце концов Хайд накричал на воспитателей и выставил их из спальни. На недовольство хозяина Дома отозвались фонари во дворе, единогласно замерцавшие искрами и погасшие вспышками-салютами один за другим.
Всю ночь Микки провёл на руках у Чейни, тот успокаивал его, а Хайд рассказывал сказки, услышанные им в детстве от старших. Бессмысленные сказки, как для людей за стенами, так и для тех, кто жил в них. Набор кем-то придуманных слов, собранных воедино, потому что нигде им места не нашлось. Дом подбирал отовсюду всё такое ненужное. Особенно ненужное он оставлял в себе навсегда. Сломанные вещи, забывающиеся истории.
Выброшенные люди.
Стоило ли оплакивать тех, кому в мире за стенами не нашлось бы места? От кого и так все на свете уже отказались? Дом давал этим детям единственный шанс на счастливую жизнь, ту жизнь, где у них могли быть друзья и надежда на будущее. Вот только понимание этого приходило слишком поздно. И приходило оно только к остающимся здесь навсегда.
Всю ночь Микки провёл на руках у Чейни, тот успокаивал его, а Хайд рассказывал сказки, услышанные им в детстве от старших. Такими они втроём друг друга и запомнили.
Умирал Микки тоже у него на руках, когда через несколько дней ранним утром Чейни нашёл мальчишку в душевой с исполосованными руками. Микки сидел на полу, усыпанном стеклом разбившихся зеркал. Он уходил последним.
Умирая, Микки тянулся рукой к лицу Чейни.
— Не хочу, чтобы ты уходил, — прошептал он, перешагивая границу.
С той поры Чейни понял две вещи. Во-первых, кто бы там за стенами его не ждал, он ни за что не покинет это место. А, во-вторых, он должен обязательно докопаться до правды. Чейни не знал, что заставило его принять первое решение, но, думая о втором, приходил к выводу, что просто не мог поступить иначе. Это был третий выпуск, который он видел, его выпуск, никто в Доме не пробыл здесь так долго, но даже не это было главным. В тот день, когда Микки умирал на его руках, Чейни вдруг подумал, что забирающий этих детей Дом специально мешает взрослым понять, что происходит здесь на самом деле. Что они не предпринимают ничего, не потому что не пытаются или не хотят, а потому что просто не способны поверить в происходящее. И что если кто и может этому помешать, то только человек, бывший ребёнком Дома.
В тот момент не верилось, что всё это происходило потому, что Дом сам его не отпустил, только другим образом не отпустил, не так, как остальных. И Чейни стал Генералом. А потом появился Слава, который, как и Генерал (теперь уже), мог видеть других людей в зеркалах, который видел, как Микки уводил детей из коридора на первом этаже, будучи даже в Дом не принятым. Он был особенным, ещё не очутившись в этом месте, Слава уже знал о нём больше остальных и, возможно, даже больше Генерала.
Слава был контактором. Тем, кто, находясь по одну из сторон, связывает обычный мир с тем, который виден за зеркалами.
И больше всего на свете Генерал не хотел, чтобы Славу постигла судьба его товарищей. Генерал старался всячески оградить мальчика от прошлого Дома. Но тем самым только потерял его доверие.
***
Соня шла по коридору медленно, шаг за шагом отмеряя поступью секунды: один шаг на две. Она не знала, как его можно было позвать и где его можно было найти, поэтому просто ждала, когда он сам появится здесь. Ночью коридоры были пусты, и пробегающие мимо тени Соню почему-то не трогали.
Тени бегали и в зеркалах, и в коридорах, и будь на её месте тот, другой, они были бы к нему снисходительнее. Но мальчик, который всегда собирал детей, должен был придти и сюда, и он пришёл, стоило только полуночи напомнить о себе, ненаписанными буквами замерев на стенах. Микки опасливо остановился в стороне, не проявляясь полностью. Нахмурился, смерил человека перед собой взглядом.
— Соня.
Девушка в теле парня, та самая, разбитая, не принятая миром за стенами. Та, кто не была хозяином Дома, но была защищаемой им всё это время. Не Гнойный, хоть они и делили одно тело на двоих. Та, кто была нужна Дому, как не нужен был никто за всё время.
Соня, которая знала о том, что всё так закончится, с самого начала.
— Я вытащу Чейни из Генерала, — сказала она. — Не путайся под ногами.
— Не облажайся, — насупившись, пробурчал Микки себе под нос. Он растворился в воздухе, уводя тени за зеркала. Он не хотел доверять ей, но…
…но, кажется, другого выхода у них не осталось.