Тобиас успевает поставить щит. Они уже в системе и это уже атака. На сколько заклинаний хватит авторежима? Неважно, одно-два он соткет из того, что Рин вытащил из него наружу своими расспросами — из подавленной вины и прирученной боли. Они отразятся эхом от голосовых связок, повторятся в словах с неуловимыми искажениями, но уже с новым смыслом.
«Отлично. Вот и проверим, чего я действительно стою». Тобиас отвечает на вызов своей особой улыбкой. Левая рука взлетает вверх и вперед:
— У выскочек два цвета. Черный и белый. И никакой объективности. Они не сведущи в полутонах и нюансах. Выскочки — сорняки на тонкой ножке, хвастуны — их спалит собственная пылкость. Золотое пламя…
— Защита! — Заклинание брошенное Тобиасом рассыпается сухим желтым листом, ударившись об экран. — Возмездию не ведомы полутона.
— Как и глупости, — начинает плести новое заклинание Тобиас, но его sosie* — кажется Юрася? — прерывает:
— Может быть ты и умен, но главного у тебя нет и не было. Ты всего лишь перепевка с чужого голоса. В тебе нет ничего стоящего. Поэтому учитель тебя отдал Сэму, а не взял себе …
Голос его дрожит, полный гормонов и азарта. Юрасе не хватает дисциплины и изящества, но он с лихвой компенсирует это скоростью и напором. Ложь про Ривайена завернут в правду о Сэме, как конфета. Из уст сопляков это неожиданно и достает там, где Тобиас думал уже ничего не осталось кроме пустоты и шрамов. Неужели у него столько слабых мест? Слова пробивают насквозь. Боль пронзает предплечье, выставленное вперед. Секунда, и он перестает чувствовать левую руку. Есть еще правая. «Соберись! Ты не отражаешь чужое. Больше нет. Ни Сэма, ни Ривайена больше нет!»
— Мы встретили слабого Тоби. Потерянного щенка. Ты не сам по себе, ты копия, ты осколки. Тебя нет — ты тень Ришара, его недопара. Он держал тебя на цепи и показывал, куда надо идти. Его нет, а ты сбился с пути. Один, и тебя не спасти. На новую дорогу уже не вывести. Пелена на глазах и страх. Слепая атака.
Ладонь правой руки пробивает насквозь и Тобиас падает на колени. На тротуар капает. В темноте кровь черная. Тобиас вспоминает, что слышал про пару Черный и Белый. Это Иннокентии. Самая сильная пара Нагорной. Пусть! Зато они не умеют свою силу экономить и направлять. У них все не в меру, все слишком. Слишком талантливы. Слишком горячи. Слишком самоуверенны. Они даже не знают, что такое холодный расчет и как с ним бороться. Это его шанс.
В словах Иннокентиев много правды? Она злит и причиняет боль? Отлично! Их правота — огонь в топку. Теперь надо чуть-чуть времени. Надо подождать, пока злость и боль перегорят внутри, переплавятся в слова. Тобиас считает удары сердца. Десять.
Бэка щурится. За прищуром прячет злость и досаду. Тобиас еще держит щит. Досаду чувствует и Тобиас. Он сбился с ритма, сбился с дыхания, рука, дрогнув, едва заметно меняет направление и защита скользит вбок — он снова открылся.
Девять. Если Иннокентии начнут третью атаку прям сейчас он ее не выдержит. А собственная формула выплавляется медленно, выжигая под кадыком остатки вшитых Сэмом нитей силы. Те разбегаются по телу мурашами, отдельными буквами, которые никак нельзя собрать во что-то единое, они только бесполезно жалят в ответ, отвлекают. Нет, Сэм совсем теперь не помощник.
Восемь.
Он перестает чувствовать левую руку, а Юрася, вместо того чтобы добить, упивается собой, все меньше обращает внимание на него, стоящего на коленях. Неопытность и зазнайство.
Семь.
Пальцы правой еще сохраняют подвижность, но их надо поберечь для контратаки.
Шесть.
Прикусив губу, чтобы не растратить крик понапрасну, Тобиас ждет, когда заклинание распрямляется в горле пружиной.
Пять.
Сопляки. Смешно смотреть, как открываются, перестают ощущать поворотные моменты боя.
Четыре.
Заклинание начинает выходить горячими приступами. Он рассчитывает завершить все быстро. На «не быстро» у него уже нет сил. Он кричит и вслушивается. Слова перетекают из него в холод переулка. Тобиас старается их запомнить, чтобы повторить потом, когда остается один, измотанный и несчастный.
— Я не вижу пути, но ноги есть, и я могу пройти на слух два шага до вас и мне не надо для этого глаз. Мои шаги тяжелы, как две наполненные сумы. Я набит неприятностями, неведомыми вам странностями, через которые еще ни один не пролез, как сквозь дремучий лес. Моя боль плещется волнами у моих ног, из нее я сделаю для вас силок. Глазами его не разорвать, вашей талантливостью не развязать. Не увидеть опасность, смотри не смотри…
Три движения онемевшими пальцами. Три быстрых слова не вставая с колен. Три вибрации связок — и все закончилось.
— Глупое сердце замри.
***
Когда зажигаются фонари, Тобиас сидит на земле, сплевывает, и курит, держа сигарету дрожащими пальцами, старая кровь на них уже запеклась, а неуклюжая самодельная повязка останавливала новую ее порцию. Тишина давит на уши, как волны океанского прибоя. Тобиас выныривает из нее медленно. Из реальности к нему начинают прорываться звуки города, пока издалека, пока только приступами.
После второй сигареты его отпускает. Скачки адреналина и глухоты понемногу сходят на нет. Но успокоившись, Тобиас не может сказать с определенностью, почему, всматриваясь в искаженные яростью лица Иннокентиев, вместо «умри» он проорал другое, новое для себя, слово. Чтобы пощадить? Зачем?
Докурив, Тобиас поднимается на ноги. Надо поспешить. Проверить, как там Рин. Связь опять восстанавливается, но она сходит с ума — значит мальчишка здорово напуган. «Надо дойти и проверить», — отдает сам себе приказ Тобиас.
Все усилия воли уходят на то, чтобы заставить тело перемещаться. Он старается держаться в тени домов. Темными пятнами на одежде и светлых туфлях, мокрыми штанами и куском фланели, пропитанным кровью, можно напугать кого угодно, даже служителей порядка и уж тем более сердобольных пенсионеров и домохозяек. Левая рука висит плетью и никак не хочет двигаться. Ткань, которая раньше была шарфом блондинчика, затянута на запястье кое-как, уже разболталась, но сейчас не до нее.
Тобиас останавливается напротив дома Рина. Осматривается. Если кто чужой и показывался здесь, то давно ушел. В воздухе еще висит беспокойство и паника, но это только след Рина. Да и он уже теряет интенсивность. Ночь неторопливо накапливает спокойствие и безмятежность. Порывы Трамонтана** заставляют ритмично стучать ставни и мусорные баки. Вдруг, вслед за ставнями, хлопает входная дверь, потом еще раз, резче и настойчивей. Тобиас подбирается, как собака, почувствовавшая опасность. Кидает тело вперед, старается пересечь улицу не сутулясь и ровно переставляя ноги, не давая им подкашиваться на каждом шагу. Очень хочется побежать, но не получается.
Дом Ришаров открыт нараспашку, входная дверь бьет тревогу не первый десяток минут, уже еле держась на петлях. Чувство опасности перерастает в испуг, новый выброс адреналина, Тобиас перестает чувствовать боль, тело становится легким и быстрым. Он взбегает на второй этаж, проверяет спальню — мадам Ришар, погруженная в ежедневное наркотическое забытье, метается по кровати. Все как обычно.
Разворачивается, путаясь в собственных ногах, спешит в комнату Рина. В этот момент подросток возникает в неверном свете фонарей на последней ступеньке. Целый и невредимый, с горящими глазами и встрепанными волосами. Тобиаса как выключают. Он прислоняется к стене, так, чтобы ноги не сразу разъехались, прикрывает глаза и пробует перевести дыхание. В груди как-то хищно и липко свистит. Он откашливается, чтобы сделать голос по-возможности привычным, но Рин опережает его вопросы и обнимает: