— Когда? Сэм сам решит когда, но, думаю, до конца этой недели, — на миг он позволяет тоске вырваться наружу, но тут же берет себя в руки, делает безразличное лицо. — Мне кажется, что нам нужно возвращаться домой. Здесь больше делать нечего. Я пойду попрощаюсь с директором, а ты разбуди Колина. После завтрака тронемся. Бека с Юрой остаются.
***
Всю дорогу до дома Рину кажется, что вокруг все надломлено. И деревья и дома и предгорья. Машина двигается в гору с напрягами и причитаниями, с горы гонит впереди себя свою размытую тень. Колин напевает, чтобы развеять напряжение, но у Рина такое ощущение, что он плачет. Ему никто ничего не сказал, на вопросы отвечали, что все нормально. Но Колин все равно чувствует.
Странное пение, мельтешение дорожной разметки и знаков в конце концов убаюкивают. Рин не замечает, как заснул. Просыпается, когда Колин останавливает машину у студии.
Тобиас выходит:
— Отвезешь Рина домой? — И не дожидаясь ответа шагает к себе, не оборачиваясь.
Рин вылезает следом и смотрит на его удаляющуюся спину. Вздрагивает, когда Колин кладет руку на плечо. Тот говорит так, словно каждое слово требует от него огромной осторожности:
— Давай заедем сначала в супермаркет?
Первый вопрос Рин пропускает мимо ушей, но Колин не останавливается, сыпет ими, надоедает, вытягивает из апатии.
— Мама любит цветы? И надо сразу ей подарок приготовить. Он у тебя не в багажнике? Тогда, когда пакеты с едой будем грузить, и достанем. Эклеры будем покупать? Давай еще возьмем разных пироженок? Пробуем, да? Ты заметил, что Тобиас за весь путь ни разу не закурил?
Рин качает головой, отвечает. Сначала неохотно, потом втягивается. Когда машина паркуется у супермаркета он уже болтает вовсю.
Дома мать встречает его так, словно он вернулся от булочника на углу после пятиминутного отсутствия. Цветы и духи ее вроде бы радуют. Но разговор быстро сходит на нет. Колин задерживается, улыбается, что ему спешить некуда и задает вопросы. Простые незамысловатые вопросы. А как ты себя почувствовал? А что он сказал? И что дальше? Почему ты так думаешь? Вслушивается в ответы. У Рина сам собой развязывается язык и беседа длится и длится до самой полуночи. Когда Колин уходит, следом за ним уходит тяжесть и еще что-то надсадное, чужеродное, что притаилось под сердцем. Рин спокойно погружается в сумрак и одиночество. Теперь настоящее.
В понедельник начинаются занятия, и Рин гонит от себя мысли о ссоре с Тобиасом. Он еще очень зол на него за то, что видел на записи, за то, как повел себя с ним Сэм. За то, как Тобиас безжалостно пугал его расставанием. Временами на Рина накатывает тоска, поднимается в нем до самого горла и проходит, как тошнота. Но потом возвращается опять. Каждый раз в новом обличии. Рин принимает ее то за разочарование, то за досаду, то за злость. Никак не может узнать ее в лицо, понять, по ком она гудит в нем колоколом, по брату или по Тоби.
Тоска каждый раз оказывается внутри него неожиданно: посреди веселья, посреди урока, посреди поцелуя Клэр, и каждый раз он ей давится, словно прогорклым маслом. Но потом говорит себе, что все нормально. Даже хорошо. Хорошо, что Сэмюэль вернулся в его жизнь, пусть коряво, пусть с черного хода, путь совершенно не таким, каким он себе его представлял, но и этого уже достаточно. Зато живой. И хорошо, что Тоби из его жизни пока ушел. Вот и пусть катится. Он и без него проживет. И не надо ему таких пустозвонов в пару. И Тоби еще пожалеет и прибежит просить прощения. И…
Только на третий день он понимает, что это не просто ссора и обида. Что все происходит по-настоящему. Он наконец замечает, что связи между ним и Тоби больше нет. Он его не чувствует. Как если бы Тоби растворился, стал просто деревом или листьями, облетел и унесся с ветром, или природа включила его в своей оборот и смыла дождями. Рин кладет руку на сердце. Ничего. Там, где раньше он видел иногда мерцание и чувствовал тепло, сейчас чуть взволнованно бьется только его собственное сердце.
Тогда он набирает номер, но ответа не получает. Набирает еще. И снова. Идет в качалку, решает позвонить еще раз у выхода — все с тем же результатом. Поворачивает домой, но ноги сами несут его в студию. Февральский штормовой ветер делает воздух похожим на воду, дышать тяжело и тело надо проталкивать вперед против течения. Рина продувает насквозь, чистит его внутри и замораживает снаружи. Он хочет скорее укрыться в тепле. Дверь открыта. Тобиас встает ему навстречу от холста, Рин смотрит в его осунувшееся лицо, и сердце сжимает колючей проволокой. Все слова забываются.
— Рин?
— Мне страшно, — Рин не знает, что сказать еще. Он выцепляет эти слова из воздуха. Ему кажется, что страх кружится вокруг, сочится из щелей между досками в полу, витает в воздухе. Страх и тоска. Они вдруг проводят по душе своими наточенными когтями, как невидимые чеширские коты. Привет от Кэрролла.
— Это из-за неизвестности. Это пройдет.
Разговора не получалось — сплошные паузы. Словно их подслушивают. Словно между ними что-то стоит. Или кто-то. Рин начинает оглядываться. Все как-будто потеряло цвет. Тобиас смотрит сквозь, словно Рин прозрачный, словно за ним есть кто-то другой. Рин судорожно втягивает воздух. Даже он другой — кажется, что пропах Сэмом. И Рин раздражается. Тобиас стоит рядом и терпеливо ждет. Рин касается его груди, ему на минуту кажется, что это не Тобиас, а ускользающая оболочка, за которой уже никого нет. Но даже эту оболочку Рин хочет удержать.
— Останься.
— Зачем?
— Зачем мы все остаемся? Будь художником, будь как все.
— Ты так и не понял. Я не хочу быть как все. Я хочу быть лучшим. В Системе я лучший. Там мое место. Только она дает мне возможность жить в полную силу.
— Система или Сэм?
На его реплику Тобиас отвечает спокойным холодным взглядом, разворачивается и стягивает с себя водолазку. Делает это просто и незатейливо, словно хочет сменить вдруг надоевшую тряпку. Замирает, позволяя Рину увидеть располосованную спину:
— Для отработки заклинаний Сэм применял творческий подход. Во время тренировок никаких свидетелей не было. Ты думаешь я хочу к этому вернуться? Ты думаешь, что у меня нет никакой гордости? Есть. Но у меня нет другого Целителя, кроме Сэма. Нас связывает клятва.
— Это действительно так важно — клятва? Ее нельзя отменить?
— Клятва есть клятва. И никто меня от нее не освобождал.
«А ты не предложил мне другую взамен», — чуть в сердцах не произносит он, но вовремя прикусывает язык и продолжает:
— Я должен остаться в системе и должен тренироваться. Я не нашел другого решения. Тебе я не нужен такой, Рин. Это видно: искренность — твоя сильная сторона. А Сэму я нужен любым. Системе я нужен любым.
— Я не хочу, чтобы ты уходил.
Тобиас качает головой. Если бы только Рин сказал: «Я хочу, чтобы ты остался», — тогда все можно было бы переиграть. Но нет. Тонкий нюанс. Если прислушаться, совсем разные вещи. Рин не подходит ближе чем на метр, как только замечает движение в свою сторону, слегка отстраняется, не позволяя провести рукой по волосам. Феромоны, которые все последнее время создавали вокруг притягательную ауру, исчезли совсем. Умом Рин говорит одно, но телом — совершенно другое. Ум Рина Тобиаса приближает, тело отвергает. Все, как Тобиас и предполагал:
— Ты говоришь из жалости к себе. Не надо. Это пройдет. И меня не надо жалеть. Это унизительно. Я принял решение.
Рин с сожалением понимает, что Тобиас опять прав. Он слушает неторопливую речь, слова гладят его, подталкивают на выход, стелят дорогу прочь.
Больше сказать кажется нечего. Ни у того, ни у другого не остается ни тем, ни сил. Но Рин не уходит. Ему что-то мешает, велит остаться. Он внутренне сжимается и начинает ждать, его сердце тикает бомбой замедленного действия, он почти чувствует напряжение и, несмотря на это, пропускает момент, когда Сэм возникает где-то между обувной полкой и вешалкой. Ни скрипа ступеней, ни звука шагов, ничего такого. Сэм просто выходит из воздуха, словно открывает потайную дверь.