Сэм тянет руку к проступающему из утренней полутьмы лицу, но вместо того, чтобы провести пальцами по щеке, обвивает ими подбородок и вздергивает его вверх, заставляя взгляд партнера напрячься, загореться вызовом. Другая его рука почти неосознанно зарывается в курчавую шевелюру Николаса. Сэму неожиданно хочется вырвать клок волос в ответ на наглый блеск из-под сдвинутых бровей, но он только бьет открытой ладонью по губам:
— У тебя нет причин для ревности. Это всего лишь проект. Очередной проект.
Николас корчит недовольную мину и перехватывает запястье, по лицу Сэма на долю секунды проносится мрачная тень:
— Не смей ко мне прикасаться без разрешения.
Николас, прежде чем отпустить, быстро целует ладонь и только потом отдергивает руку:
— Давай я съезжу за Тоби сам? Плевое дело. А ты займешься подборкой новой партии чистых.
— Нет. Поездка за Тоби — дело принципа. Мое дело.
— Хорошо, — Николас рывком поднимается на ноги. — Считай, я уже уехал, — тут его взгляд становится лукавым, а в голосе появляются игривые нотки. — Я-то остался без разрядки. В самолете я могу прикасаться к себе? Или ты и мне это запретишь, как Форсайту?
— Нет необходимости. Дрочи сколько влезет. От тебя, как от бойца, меньше пользы. Ты и мизинца Тобиаса не стоишь в Системе.
— Зато вне системы я лучший.
— Расскажи об этом тому здоровяку, который тебя уложил одним ударом, — ухмыляется Сэм в ответ.
Николас теребит свою счастливую родинку под ключицей:
— Это не моя вина. Ты сам…
— Поговорим позже. Мне надо подумать.
Когда Николас уходит собираться, Сэм быстро набрасывает халат на голое тело, пересаживается к столу и начинает писать. Он не хочет терять ни секунды. С удовольствием отмечает, что возбуждение не спадает, наоборот, усиливается, перерастает в настоящий, давно не испытываемый подъем. По венам бежит адреналин, разгоняя Тингар. Мозг превращается в гигантский маховик, который раскачивается и стонет под тяжестью новых идей. В голове начинают выстраиваться линии, схемы, планы. Мир, который остановился несколько часов назад в кабинете Ривайена, снова сдвигается с мертвой точки.
Сэм не выходит проводить Николаса, краем уха услышит, как приехало такси и хлопнула входная дверь. Он поглощен бродящими в нем озарениями. Схемы превращаются в слова. Он снова видит. Мемы, иллюзион, шоу. Все это становится в его голове заклинаниями. Он снова амбивалентен. Это смакует почти забытое за год ощущение. Он представляет, как Тобиас меняет реальность его словами. Картинка чертовски заводит. Сэм зажигает ароматические свечи — так легче работать — и забывает о времени. Он лихорадочно записывает все новые и новые формулы. Они рождаются из него, как мифические дети, как библейские евы, он вдыхает в них жизнь, откладывает в сторону… Он чувствует себя богом, открывшим поточное производство.
Его будит Николас. Он с трудом открывает глаза. Сознание и зрение размытое, медленное. Сначала больно: слабые солнечные лучи режут зрачок, проходя сквозь красно-коричневые деревянные ставни и свечную дымку. Николас смотрит на него своими темными миндалевидными глазами так, словно вынул Сэма из гроба собственными руками.
— Ненавижу! Ненавижу его. Посмотри, до чего ты себя довел. Меня не было три дня, а если бы я задержался на все четыре? Ты знаешь, сколько ты уже без сознания? Ты вообще выходил отсюда? Боже, Сэм, боже!
Николас подхватывает его на руки и быстро несет в душ. Сэм смотрит вокруг, плохо понимая, сколько прошло времени, с трудом заставляя глаза быть открытыми. Эмоции Николаса кажутся ему галлюцинацией. Он медленно фокусирует взгляд, моргает длинными ресницами, чувствует под собой холодный кафель, видит как Ник открывает кран, начинает, не морщась, смывать с него следы слабости и потери сознания теплой как кровь водой.
Сэм очень устал и очень хочет есть, но Николас заставляет его пить какую-то сладкую дрянь и опять прикасается к нему без разрешения. Но сейчас это приятно и хорошо. И Сэм не возражает. Он в тайне восхищен этой способностью Николаса возвращаться вовремя и делать запрещенные вещи, оставаться непредсказуемым:
— У тебя все получилось?
— Конечно. Мог и не спрашивать.
— Сколько я заклинаний написал?
— До хрена. И ты на взводе, Сэм. Можно?
— Теперь да. А потом я хочу есть и спать. А потом — Тобиас.
***
Рин хлопает глазами. Сэм, появившийся из ниоткуда, стоит и улыбается широко, искренне, невыносимо красиво. Его лицо светится так, словно на нем собрался весь дневной свет. Рин лихорадочно разглядывает брата, готовый броситься навстречу, привычным движением сомкнуть руки на шее, привычно почувствовать сильные объятия. Привычно. Его губы уже трогает улыбка, и готово сорваться радостное «Брат!», но тут на глаза попадается яркая, точно артериальная кровь, резинка на запястье. И мир выворачивается. Улыбка напоказ перестает скрывать напряжение мышц: брат настороже. Он взволнован, но это эмоция спровоцирована не встречей с Рином. Встречей спровоцировано напряжение. Скорее всего, Сэм не ждал, что застанет здесь своего младшего. Напряжение начинает чувствоваться все сильнее, атмосфера становится похожей на морозильную камеру. Воздух входит в легкие свинцовыми шариками — тяжело дышать.
Рин наконец отрывает взгляд от Сэма и переводит его на Тоби. Тот стоит так, словно линии напряжения проходят именно через него, его трясет, совсем мелко, практически незаметно, он словно собирается с силами, а затем начинает двигаться. Идет к Сэму наперерез, отсекая Рина, оставляя его у себя за спиной. Когда оказывается рядом с братом, то у Рина ощущение, что Тоби стоит не в метре от него, а перешел в другую вселенную.
Сэмюэль кивает, самодовольство вспыхивает в нем пламенем, но он моментально гасит его ресницами так, чтобы Рин не заметил триумфа.
— Ну что, Тоби, значит уходишь со мной по собственному желанию? — он словно гвозди забивает, а не говорит.
— Ухожу. Но ты оставишь Рина в покое. Не думаю, что он когда-нибудь станет тем, что есть мы, — и в его бесстрастном, терпеливом голосе неуловимым эхом звучат нотки пробуждающейся угрозы.
Сэм слышит и услышанное сбивает его с толку. Его торжество неуловимо перерастает во что-то иное. Он усмехается одной стороной лица, чувствует мимолетный укол неуверенности. В этих словах скрыт подвох, недосказанность, непонятная решимость, но не подчинение.
Рин же не слышит ничего, кроме самих слов, и они, как фитиль, доносят до мозга искру озарения: «Неужели я упустил момент, когда все еще можно было наверстать?» Тобиас был его, с той самой встречи у собора под гулом старого колокола. Почему же сейчас не он, а Сэм имеет над ним власть? Когда связь разрушилась? Неужели мост, который навел между ними Тоби, был дорогой в одну сторону? Неужели Рин действительно никогда и никого не любил? Приказать? Но Рин уже знает, что приказ не сработает. Он не разобьет связь Сэма, потому что так и не решил для себя, как относиться к Тобиасу, что тот значит в его жизни и значит ли что-нибудь.
А Сэм решил и давно. В какой-то момент их совместной с Тоби истории он стер границы полностью, отдал часть себя и взял часть другого. Это сейчас ясно для Рина как божий день. Рин же никогда свои границы не стирал. Он всегда оставался самим собой. Более того, Тобиас делал все, чтобы защитить эти границы. Он оберегал его таким, считал, что в этом и есть его ценность. Сделало ли это его сильным? Слабым? У Рина нет ответа на этот вопрос и спросить он не может. Если откроет рот, то ничего хорошего не получится. Он просто разревется. Ни Сэм, ни Тобиас не должны увидеть его таким. И он молчит. Упрямо наклоняет голову и молчит.
Никто больше не произносит ни звука, и в этой тишине есть что-то окончательное. Она обволакивает каждое движение вниз по лестнице, делает уход безболезненным и тихим. Рин смотрит вслед до тех пор пока поворот улицы не прячет спины Сэма и Тобиаса от его глаз.
Когда смотреть уже больше не на что, он смотрит в пустоту, и на его мальчишечьем лице появляются жесткие линии.
Рин выходит из студии, закрывает за собой дверь на ключ и медленно направляется в сторону дома. Мимо проходит парочка одноклассников, но они даже не оборачиваются, чтобы окликнуть. За четверть часа Рин переживает последнее разочарование — разочарование в себе, оно пускает в нем быстрые корни и изменяет что-то до неузнаваемости.