Создается впечатление, что у него все нормально. Но это только впечатление. Рутина — единственное, на что еще может опереться Рин, чтобы не упасть. В ней заключается его последний уцелевший ориентир, и он выжимает из нее максимум.
Раз в семь-восемь дней с ним все-таки случаются кризисы. Какая-то неведомая часть его мозга включает красную лампочку тревоги. Тогда он просит освободить его от занятий и тренировок, закрывается в библиотеке, раскладывает перед собой тома учтенных заклинаний и манускрипты в переплетах, ищет в утробах этих пыльных монстров слова, составляет из низ формулы, пишет, переписывает, читает нараспев, меняет ударения, слоги, языки, создает этакое чудовище, играется с ним до тех пор, пока под тяжестью абсурдности заклинание не разрушается изнутри. Иногда ему удается создать что-то жизнеспособное. Иногда оно не умирает, а начинает петь. Тогда Рин представляет, как прочитал бы готовую формулу Тобиас. Слушает его голос с закрытыми глазами, до тех пор, пока у него не возникает уверенность, что Тоби стоит рядом. Он еще несколько мгновений смакует этот момент, но как только эхо затихает, возвращается к занятиям. Ривайен не задет вопросов. В один из таких приступов в библиотеке Рину на глаза попадается чужое заклинание:
Я улицей этой шагаю,
А звук шагов отдается
Совсем на другом проспекте.
И там
Я слышу себя,
Шагающего в ночи,
Где
Только туман настоящий.*
Он читает несколько раз, а потом слова сами собой складываются в голове и он наскоро записывает на полях конспекта свою формулу. Проверить он ее не может. Но запоминает.
А во сне к нему приходит Тобиас, как после ивента приходил Сэм. Новый сон такой же реальный, как и тогда. В нем Рин один в огромной комнате с факелами, на стенах вместо картин висят зеркала, факельный свет отражается в них, множится, гипнотизирует. Рин подходит к одному из зеркал. Оно очень похоже на то, что он разбил дома и об которое так жестоко прорезался. Переходит к другому — и оно тоже похоже, один в один, дубликат, реплика. Рин ускоряет шаг, переходит на бег, торопится разглядеть все зеркала. Почему-то это очень важно — найти одно, единственное в этом зале. Отличающееся от остальных. Подлинное. Словно от этого зависит чья-то жизнь, только он не может вспомнить, чья именно.
Не то, не то, не то. Все подделки. Он скользит пальцами по медным рамам, завитки цветочного декора ощущаются под ними завихрениями времени, враждебными и отталкивающими. Все бесполезно. Все напрасно. Вдруг под пальцами становиться тепло. Рин останавливается, возвращается назад, снова проводит рукой по медному узору. Не показалось. Он ищет свое отражение — его нет, за зеркальной поверхностью ничего, кроме бесконечной черной ночи, которая как колодец затягивает в себя. Рин смотрит в темноту до рези в глазах, он точно не знает зачем, но смотрит и ждет. До тех пор, пока из нее не появляется Тобиас. Он так близко, только протяни руку, но ладони скользят по ртутной глади. Не открыть, не войти в сумеречную зону. Река длинных волос привычно собрана в низкий хвост, только теперь волосы кажутся не светлыми, а белыми. Рин просыпается в холодном поту и со слезами на глазах.
Сон повторяется. Рин начинает его видеть каждую ночь, всегда один и тот же. Тобиас смотрит на него из тени бездонными глазами, пытливыми, как крюк вопросительного знака. Стоит и терпеливо ждет его на границе между прошлым и будущем.
Рин стесняется этого сна. Он каждый раз просыпается от него мокрым — от слез, от желания, от пота. С натянутым до судорог животом, с рукой на члене, с удушающим желанием. Он жалок и ничего не может с этим поделать. В несколько движений о завершает то, что начал еще с закрытыми глазами, и давится скулежом, пряча лицо во влажную от рыданий подушку. Но после каждого сна едва заметное тусклое мерцание Тингара на уровне солнечного сплетения разгорается сильнее, тоненькая струна связи закручивается в спираль, словно маленькая галактика.
Однажды, забежав на несколько минут к себе в промежутке между очередным спаррингом и библиотекой, Рин прислоняется в изнеможении к дверному косяку, чтобы перевести дух. Вспоминает невзначай, что Тобиас любил стоять так, курить и смотреть на закат. Иногда, очень редко, прижимал его к себе, наклонялся, и тогда голова у Рина начинала кружиться под пронзительным взглядом, опасным и неудобным, как консервный нож. В такие моменты, загипнотизированный, Рин словно перемещался в иное пространство, оказывался посреди странного многоцветного мира, ощущал на своих губах сухие, как осенние листья, прикосновения. Как он мог забыть это? Как он мог предположить, что Тобиас в чем-то виноват перед ним? Как мог подумать, что тот променял его на Сэма и бросил? Почему же он все это время проходил мимо очевидного — настоящей взаимной любви?
Неожиданное воспоминание становится таким реальным, что впервые за все эти месяцы Рин расслабляется, улыбается и пробегает пальцами по связи, ощущает завихрения времени, разглаживает их. Рин опускает глаза. Скрученная струна связи натянута до предела, она поет под его рукой. Вот она — Связь с Тоби. Ее не надо искать, она не оборвана, она всегда с ним — его неотъемлемая часть. «Надо позволить ей течь». Как крови, как времени, как жизни. Пройти по ней оставшуюся часть пути до встречи с Тобиасом.
Уцепившись за эту мысль, Рин дает Тингару заполнить себя как воде, как свету, как песку. Он вглядывается в воспоминание, в стоящего перед ним Тобиаса, в его улыбку. Тобиас — тоже его часть, его живая часть. Где он? Как до него добраться? Медленно Рин переводит глаза на дверь за спиной Тобиаса. Взгляд блуждает по ней, собирает в одну точку полутень и полусвет. Рин прищуривается. Дверь теперь кажется ему сделанной из матового стекла, с вырезанными по центру глубокими линиями, переплетающимися, завязывающимися в клубок. От линий невозможно отвести глаз, они начинают занимать все мысли, на их гранях поблескивает и искрит. Краем сознания Рин отмечает, что его пальцы ощущают это искры и откликаются на каждую нервной дрожью. Возбуждение поднимается в нем от поясницы все выше и выше. Клубок линий на двери превращается то в сучковатое, скрученное старое дерево, то в огни огромного дома в пелене серебряного дождя. Рин когда-то уже видел такое, ему нравится, и он смеется шепотом, боясь спугнуть видение. В голове нет ни одного сомнения, пальцы сами тянутся навстречу нитям, перед глазами разворачивается записанная недавно формула, Рин произносит ее как сомнамбула:
«Не слышит ночь горящих фонарей,
Воспоминание не заменяет чувство,
Любить и помнить — разные искусства,
Не видит суета бегущих дней».
Словно потревоженная, материя в ответ неохотно мерцает, изменяя свою собственную вековую дисциплину, ворочается, как старое и обленившееся животное. В этот момент один Рин, тот, которого видели Сэм или Ривайен, или Иннокентии, перестает существовать, от него остается только цель — она там, за дверью. Вместо старого Рина появляется новый, тот, которого разглядел Тобиас. Трансформация занимает всего пару секунд — ровно столько уходит на то, чтобы дотронутся до стекла, заставить нить принять форму ручки, схватиться за нее с такой силой, чтобы вдруг костяшки засветились изнутри, как новогодние огни, потянуть на себя и открыть дверь…
Комментарий к XVII.
Октавио Пас
========== XVIII. ==========
Комментарий к XVIII.
Автор провел детство в христианской церкви - вынес оттуда кинки кнута и подвала.
«Пока ткем мы из слов узор,
беззащитны стоим перед атаками недоброжелателей.
Не можем предвидеть нападения и ходы врагов наших.
Способность предвидения и исцеления
отнята у нас Наследием и отдана другим».
Из тетради Ривайена Форсайта «Сказание о Нитях Тингара».
20.01.2018 суббота
Первое время Тоби считает часы и дни. Ему почему-то кажется, что Рин вот-вот должен восстановить связь и прийти за ним. Он дает ему две, максимум три недели. Когда на исходе второго месяца Рин не подает никаких признаков жизни, время перестает иметь для Тобиаса значение. Он меняет стратегию и позволяет событиям идти своим чередом. Одни поединки сменяются другими — то боевыми, то тренировочными. Не интересно: ни против кого, ни за что, ни с кем в паре. Он устанавливает связь, выходит на ринг, произносит заклинания, иногда пропускает ответные, но никогда не проигрывает. Находиться в Системе — только это важно, только это помогает ждать. Иногда он забывает, чего именно. Временами он даже благодарен Сэму за возможность забыть — так легче. Но память возвращается, и тогда Система превращается в клетку под высоким напряжением, а ожидание кажется бесполезным.