Рин сосредотачивается. Теперь надо выстроить разрозненные воспоминания в систему. Не в ту, которую открывают, а в ту, которую применяют.
«Нити Тингара, они шли от меня ко всему, соединяли меня со всем и со всеми. Систему можно открыть везде по ходу Связи. В реальности и за ее пределами. Раньше, до того, как я все забыл, я мог проходить по Связи на обратную сторону вещей и снов. Теперь мне надо пройти на изнанку нашей с Тоби Связи. Я ничего не могу сделать здесь, но, возможно, смогу все исправить там. Но как туда попасть? Меня не тренировали это делать. Тренировки… точно, на тренировках Натали хотела, чтобы я смотрел ей в глаза, говорила, что глаза — это ключ к взаимодействию. Говорила, глаза — это вход. А что, если это в прямом смысле вход на обратную сторону Тингара? Надо пробовать. Ничего другого не остается».
— Тоби! Тоби, слушай. Будет больно, я знаю, это будет больно. Но ты умеешь договариваться с болью. Мне будет нужна вся твоя боль. Но у меня все получится. Вот увидишь! Все будет хорошо. Я смогу все исправить, если ты откроешься мне навстречу. Как в парке! Посмотри не меня, пожалуйста. Посмотри так, как тогда, на ивенте. Я больше не отведу взгляд. Я вспомнил, Тоби! Я всегда умел ходить по Системам внутри вещей. Они как сон. Я умею ходить во снах. Я смогу пройти. Давай, Тоби, давай! Не сопротивляйся! Ты так нужен мне, глупый Тоби! Открой глаза!
Не переставая говорить ни на секунду, Рин упирается лбом в кромку серых волос, мажет ресницами по векам и ловит ускользающий взгляд Тобиаса. Его зрачки расширились настолько, что склеры не видно за медно-шафрановом полем. Надо торопиться. Рин смотрит теперь не в глаза, а за глаза, внутрь, нащупывает легкие, сердце, узор боли… подстраивает дыхание под нужный ритм и с чувством произносит:
— Доверься мне, Тоби. Я люблю тебя, Тоби. Как только я снова сожму руку, постарайся произнести заклинание, первое, что придет тебе на ум. Обещаешь?
Переносицу согревает прерывистое:
— Да, Рин.
Рин погружает взгляд глубже, глаза становятся тоннелем, на другом конце которого он должен будет показать все, на что способен. Рин начинает считать. Его ли сердце, или сердце Тобиаса надтреснутым колоколом бьется в голове, он не знает. Раз, два, три. Словно комья земли о крышку гроба. Становится невыносимо, и Рин сжимает запястье. Пора.
— Я всегда буду с тобой, Рин. Я люблю тебя.
Это последнее, что Рин четко слышит в этом мире. Реальность из цветной становится темно-синей, потом — чернильной, холодной, словно он перемещается в эпицентр затмения. Стекло глаз идет трещиной, лопается под нажимом, и Рин входит в Систему, как острый нож — по пути наименьшего сопротивления. Перед ним возникает знакомая соборная лестница, послеполуденное солнце плещет на нее расплавленным золотом, воздух пахнет старым кирпичом и озоном. Это то самое место, где все у них с Тоби началось. Рин стоит под аркой, на границе тени и света, и чувствует себя в забытом сне. Колокол бьет четыре. Рин непроизвольно делает несколько шагов к краю. Если это дежавю, то там, внизу, его должен ждать Тобиас. Но лестница ведет не на площадь, а в сад. Рин сбегает вниз — там никого, только белая трава шуршит под ногами. Цвета вокруг приглушены, как воспоминания, светлые, почти белые.
Что дальше? «Ты можешь ходить через нити в сны, через сны в прошлое, приносить найденное в реальность». Откуда этот шелест в его голове? Неважно. Он должен не принести, а изменить. Рин делает несколько нерешительных шагов — такое ощущение, что идет по живому. Пространство вибрирует под ним и поглощает все звуки. Белая тишина превращает его в комок нервов, вытянутых из детских страхов. Чужая боль хлещет по телу корявой огненной веткой. Она повсюду и течет по органам чувств, кружит голову, растягивается от виска к виску, обрушивается тысячью песчаных бурь. В голове всплывает слово, потом образ. От него Рина коробит, но он понимает, что именно так он себя и чувствует, как пес, который алчет крови. Он теряется в этих чувствах, начинает терять себя, превращаясь во что-то нечеловеческое, аморфное, жадное.
Его тело преображает охотничий азарт, оно начинает жить своей собственной жизнью. Словно хищник, берет свежий след боли, требует ринуться по нему вперед. Рин позволяет телу вести, очень скоро оказывается перед чем-то аппетитно-отвратительным, похожим на выжженный кислотой холст, по краям которого пенится и стекает розовая масса. Рин накладывает руку и ведет ими, обтирая пену, охлаждая раскаленную поверхность, очищая и успокаивая дрожащее на пределе сил пространство. Что теперь? Он впитал в себя болевой шок, а что дальше?
Слух, осязание и обоняние меняются местами. Звуки, которые он слышит, похожи на пятна, проступающие на стерильной ткани. Сначала невнятные, с каждой долей секунды занимающее все больше и больше места, в конце концов заполняющие собой все. Они вибрируют на одной частоте, а потом из них рождается смысл. Кто-то говорит с ним. Красивый молодой голос зовет по имени. Это голос его пары. В этом нет никаких сомнений. Это понятно по тому, как крутит солнечное сплетение и как моментально отзывается на этот голос эхом струна Связи.
Рин разворачивается на звук. В четырех шагах от него стоит невысокий несуразный подросток. Да это же он сам, почти два года назад. Но пока Рин всматривается, образ дрожит, теряет четкие очертания, неуловимо меняет их, подобно облаку в майском небе, и вот уже перед ним стоит Тобиас:
— Я ждал тебя! — голос вкрадчиво звучит у самого уха, и сквозняком касается шеи. Жутко.
<<tobi>— Тоби?
Мгновения, и черты Тоби стираются, теряют форму, превращаются в переплетение нитей, запутанных и перекрученных между собой, из них на Рина смотрит уже опять он сам, как из глубины зеркала.
— Я не думаю, что я Тоби, но если тебе так удобнее…
— Что? Кто ты?
— Я уже не помню. Помню, что сначала нас было двое. Давно.
— Что ты делаешь в Системе?
— Жду. Я всегда был здесь. Мастер оставил меня в прототипе. На всякий случай. Если Чистая Пара снова решит соединиться. Если в первой цепи реальности что-то пойдет не так. Если Универсальный Целитель придет, чтобы все починить.
Разряженный воздух наполняет сильное свечение, глазам больно. Рин прикрывает их руками, говорит:
— Сейчас как раз все идет не так. Я не знаю, как починить.
— Не правда. Знание у тебя в крови! Иначе не пришел бы на зов Имени. Иначе не мог бы ходить на обратную сторону. Ты знаешь. Ты пришел сделать все, как надо.
— Ты хотел сказать, как было?
— Нет. Невозможно, как было. То, что сюда попало извне, изменило суть Наследия. Как было, больше никогда не будет. Надо по-новому.
— Не понимаю.
— Это не проблема. Понимать — не главное. Главное — чувствовать. Проблема в том, что у тебя всего пятнадцать минут вашего времени. Потом изнанка возьмет тебя, сделает своей частью, и ты не сможешь вернуться. Ни ты, ни тот, кого ты называешь Тоби. Готов?
— Нет! Не готов. Мне надо понять. Почему у меня не получилось все исправить там, с другой стороны?
— Хорошо. Но ты теряешь время. Смотри назад.
Рин поворачивается всем корпусом и видит черно-белое переплетение изломанных линий. Объемный, многомерный рисунок сам меняет местами верх и низ, право и лево, передний его план уходит назад, изнутри возникают и занимают центральное место новые углы и узлы, более сложные, более симметричные. Перед глазами Рина пульсирует непрекращающееся движение черного и белого. Впитывает в себя свет и цвет, как черная дыра, выплевывая боль во вне. Паразитирует на Связи.
— Видишь? Оно стирает твою реальность. Заменяет своей. Универсальный Целитель не работает, когда такая Метка ставится на изнанку Связи. Метка переписывает. Просто так не вылечить. Надо переписать поверх.
— Но как? Я не понимаю! Помоги!
— Самое простое — разорвать линии, вплести цвет. Обратный процесс. Преврати боль в цвет. Цвет заполнит, изменит, сделает новое движение, восстановит поврежденную цепь. Давай!
— Эй-йей. Что значит «давай»! Я не понял ни слова! Какие цвета! Куда наносить!
— На изнанке новое творится как картина. Здесь нет биомассы. Здесь есть нервная энергия, волны и частицы. Твори.