Пальцы Тоби, летают вниз-вверх по члену, нежные и трепетные, и этот трепет разливается по телу, доходит до сердца, выходит через стон. У Рина начинает кружиться голова, он словно проваливается куда-то, или взлетает.
«Тоби», — Рину хочется сказать, чтобы Тоби остановился, потому что у него нет больше сил, но он передумывает.
Тоби сжимает член сильнее, двигает рукой быстрее. Рин чувствует себя полностью в его власти. Тело напрягается, выгибается дугой и кажется, что сейчас жилы лопнут. Рину хочется сказать, чтобы Тоби не останавливался, но он опять передумывает. Чувствует, как весь он превращается в нити, в сотни, тысячи, миллионы нитей, и все они тянутся туда, где рука Тоби движется в шаманской пляске, то ускоряясь, то замедляясь, то сжимая пальцы вокруг члена, то поглаживая, то отпуская, то прихватывая яички. С каждым новым движением нити натягиваются все сильнее, словно Тобины пальцы вытягивают наружу что-то тяжелое, неведанное, запретное. Вдруг все они разом напрягаются так сильно, что Рин понимает — не выдержат напряжения, порвутся, а он все никак не может понять, чего же он хочет больше.
— Тоби, — одними губами зовет он, забалансировав на тонкой границе между «да» и «нет», а потом все внутри взрывается и, широко распахнув глаза, он смотрит в куда-то между. Комната становится призрачной, теряет очертания, уходит на второй план, он проваливается на изнанку, белый туман и тишина заполняют все, и в этой бесконечной, закладывающей уши тишине медленно кружатся бриллиантовые капли дождя, словно конфетти, и пахнет горечью.
— Рин… Рин! Возвращайся! — голос зовет его откуда-то издалека, сильные и теплые руки сжимают в объятиях. Рин фокусирует взгляд — сквозь бриллиантовую пыль изнанки на него смотрит Тоби. Его лицо светится изнутри, а брови чуть-чуть выше, чем обычно, а шафрановые глаза с медными вкраплениями чуть-чуть шире, а недельная щетина мягко очерчивает подбородок и скулы — ему идет. Рин приподнимает голову и, провожая взглядом мерцающие точки, заглядывает за край ванны:
— Мм? — Весь пол залит водой и пеной.
— В следующий раз буду знать, что ты можешь устроить потоп. Еле удержал тебя, — Тоби улыбается так широко, что Рин видит неровности его передних зубов, ему безумно хочется провести по этим зубам языком, пощупать. Но вместо этого он с шумным вздохом откидывается Тоби на грудь. Хочет тоже улыбнуться, но даже собственное лицо его не слушается. Глаза слипаются, и он готов немедленно заснуть, прямо здесь, никуда не выходя.
— Давай, наберем еще воды, а то я замерзну. В баке же еще есть горячая?
Рин собирает все свое мужество, чтобы заставить язык ворочаться. Вместо ответа Тоби пяткой переводит кран. Рин заторможено слушает, как журчит вода, как сильно и неровно стучит сердце Тобиаса, чувствует, как начинают гореть щеки, шея, плечи, чувствует, что где-то в районе живота в него упирается головка Тобиного члена. Вместо сна приходит вторая волна возбуждения.
— Теперь ты, — говорит он Тоби.
— Что я?
— Ну что ты переспрашиваешь? Думаешь, я ничего не понимаю? Давай, твоя очередь…
— Это не обязательно, Рин.
Но Рину хочется снова прикасаться к Тоби — сильнее, быстрее, правильнее. Вместо ответа он усаживается верхом, кладет руки Тоби на плечи, трогает губами. Сначала веки. Как давно ему, оказывается, хотелось сделать это! Мохнатые короткие ресницы щекочут губы, Рин впускает их в рот, ресницы щекочут язык. Потом тонкие обкусанные губы. Долгий поцелуй. Рин двигает языком по верхней полоске зубов, проверяя неровности, выпуклости, неправильности. Теперь подбородок.
Тоби плывет под этими прикосновениями. Тело реагирует на контакт с Рином бурно, сердце почти останавливается, пока тот ведет кончиком языка вниз по кадыку. Такой рассудительный, сдержанный, он ждет продолжения, боится лишний раз вздохнуть, боится, что вздох превратится в несдержанный, неуместный стон. Это всего лишь напряженный мокрый язык. Нет, не всего лишь.
Рин накрывает губами рубцы на шее, методично процеловывает каждый бугорок, каждый зигзаг, оставленный ножом Сэмюэля. Ловит странное ощущение. Словно нежится одновременно в теплой воде и мерзнет под легким ветром и моросящим дождем. Почти уверен, что старое чугунное корыто стоит и на первом этаже дома под железнодорожным мостом, и посреди вечноосеннего сада с ослепительно-белой травой. Реальность и изнанка совмещаются на периферии зрения, но Рин не хочет смотреть пристально и разъединять одно с другим. Решает не отвлекаться и разобраться с ними позже. Вдруг что-то неприятное шевелится под языком, на подобии личинки, и требует выхода.
Рин отстраняется, щурит глаза, присматривается. Из разошедшихся в разные стороны неровных краев «каракатицы» шрама наружу торчит уголок лезвия. Не может такого быть. Смотрит снова. Заточенная нержавейка мозолит глаза и дразнит, выводит из себя.
— Тоби! Там что-то есть. Я достану.
Тоби только нервно сглатывает. Рин принимает это за согласие, старается выдавить штуку как занозу или прыщ, но ничего не получается. Тоби смотрит в потолок, каждый мускул напряжен, молчит, но выражение у него на лице такое, будто Рин сейчас застал его за стыдным, или решил потрогать прокаженное.
— Тоби, что за… Это то, что я думаю? Чертовщинка Сэма? Потерпи. Ее точно надо вытащить.
Рин повторяет попытку, но сломанная сталь не поддавалася. Тогда он сгибается в дугу и, работая языком, начинает выталкивать, высасывать, режет себе язык и губы. Наконец ему удается подцепить тонкую металлическую пластину зубами и потянуть. До обостренного слуха долетает хлюпающий звук расходящихся тканей, рот заполняет кровь, лезвие соскальзывает между зубов, впивается в десну, но Рин не обращает внимания, закусывает сильнее, тянет. Секунда, и он брезгливо сплевывает на пол вместе с кровью осколок бритвы.
— Что за мерзость, — бормочет, подсасывая кровь из губы. Приглядывается. За набухшими краями метки, в глубине, есть что-то еще, что-то чужеродное, неимоверно сильное и враждебное.
— Тоби, еще не все! Не двигайся, — снова припадает ртом к тому месту, откуда вытащил лезвие, трогает кончиком языка. Во рту появляется вкус жженого шелка и ржавчины, под языком бусиной катается узелок. Рин прихватывает его, дергает, отстраняется. Голову готов дать на отсечение, что из разошедшихся тканей вываливается кончик красного шнура. Рин поддевает шнурок ногтем, перехватывает пальцами, вытягивает по миллиметру, чувствует, что каждый пропитан обидой и злостью, тщательно собранными, концентрированными, загнанными во внутреннее пространство, из которого не предусмотрено выхода.
Тоби скашивает глаза, но видит только пальцы Рина, которые судорожно сжимают и тянут на себя пустоту; видит в зрачках Рина всполохи нездешней темноты — его мальчик смотрит в никуда, и взгляд его безумен. На клятву крови нет антизаклинания, если бы Тоби такое знал, то уже произнес бы, но Рин так отчаянно старается, так верит, что у него получится, что Тоби не решается его остановить и не может оставить один на один с паразитом, что вплел в его метку и пустил ему под кожу Сэм. Тоби начинает цеплять слова быстро, выбирать сильные, бранные, превращать бранное в поле брани. Неважно, что он не верит в результат. Главное, в результат верит Рин:
— Ебать тебя в рот с твоей меткой — вот. Думаешь, кольцо клятвы не ложь? Твой пиздеж. Нахуй смерть, обману слова, чтобы сделать из любви, нечто большее чем она сама, чем жертва и месть, чтобы превратить любовь в честь… — но его голос дает трещину и перестает подчиняться, в горле начинается пожар, связки сжимаются как шагреневая кожа.
Тоби не заканчивает фразу, не хватает дыхания, старается набрать в легкие воздуха, но и это не получается. Остается надеяться, что Рин сумеет дальше сам и быстро и, чего доброго, не начнет паниковать. Тобиас нащупывает тонкие запястья, обхватывает их, сжимает. Получается даже сильнее, чем хотел. «Все нормально. Не останавливайся».
— Я понял Тоби, я понял. Сейчас.
Рин впивается ногтями в «чертовщинку», тащит, дерет, дергает. Никакого результата. Слишком неудобно, пальцы соскальзывают, руки в локтях предательски дрожат от напряжения. Дыхание сбивается. Время уходит, Тоби под ним хрипит и закатывает глаза.