Знайте, что бесчисленное количество зим назад род наш превратился в великий клан на великой земле. Нас стало много, очень много. Чем больше нас становилось, тем меньше у каждого из нас было Силы. И тогда стали искать мы причину ее угасания, причину того, что перестали прозревать будущее на года вперед, перестали слышать друг друга за многие версты, перестали останавливать армии одним своим словом. На советах слушали мы старейшин и принимали решения, как вернуть утраченное.
Одни говорили одно, другие — другое. Не достигли мы согласия в спорах, хотя потратили на обсуждение не один год. И Горе раздора обрушилось на нас. Брат пошел против брата, шурин против шурина, сын против отца. У каждого было Наследие, у каждого была правда, и когда еще на горе Арарат бушевал вулкан и бескрайнее море плескалось вокруг него, наш клан не удержал Наследие единым. Сила разбилась на две части, и перестали мы владеть всей полнотой нитей Тингара. Часть Силы, что осталась в нашей семье, по-прежнему передается по наследству. Но утратили мы свое гордое имя — Единые. Никто нас так больше не зовет. Теперь нас называют Заклинатели. По-прежнему можем мы играть словами, словно бисером, делать из нашего слова оружие, по-прежнему владеем мы способностью менять связь между вещами одним усилием своей воли, превращать простые человеческие эмоции в предметы и явления, но пока ткем мы из слов узор, беззащитны стоим перед атаками недоброжелателей, которых с каждой зимой становится все больше и больше. Не можем предвидеть нападения и ходы врагов наших. Способность предвидения и исцеления отнята у нас Наследием и отдана другим».
Камаль почувствовал, как что-то толкнуло его под руку, и открыл глаза. Стрела, пущенная с нижней площадки, торчала точно между кожаными пластинами защитной брони. Внизу звенела раскрытая система боя. Его ребята держались и давали ему еще немного времени. Он глубоко вздохнул и мгновение остановилось. Он не сможет удержать его надолго. Но ему надолго и не надо. Свет закатного солнца углубил следы горечи на его лице и обнажил неприглядные шрамы, рубцы и отметины. С каждым написанным словом сила утекала из избранного человека на бумагу.
«Теперь те, другие, зовутся Целителями, так как могут исцелять болезни, превращая боль страждущих в лекарство, и нет у них врагов, а есть одни только доброжелатели. А мы должны постоянно прятаться, искать защиты и преданности того, кто возьмет на себя заботу о нашей безопасности. Прячась, не сидим мы без дела — наблюдаем и многое видим. Видим, как у Наследия появляется своя воля, подобно цветку лотоса раскрывает она свои лепестки среди зловония болот и превращает нечистоты в благовоние. Но некоторые из нас высказывают странное мнение о том, что мир изменился, и не должны мы преклоняться перед Силой и подчиняться ей. Считают они, что Тингар мстит людям за ошибки».
Прятать футляр в храмовый тайник у него уже не было времени, он положил черный цилиндр за пазуху и прыгнул вниз.
***
Сапану досталась привилегия стать летописцем случайно. Их было восемь сыновей, и только у него одного погиб Целитель. Он даже не понял, как это случилось. Когда Сапан подошел, тот просто сидел, смотрел на воду и вдруг закричал так, словно хотел вывернуть связки и легкие наружу. Сапан видел, как глотку его друга разорвало, как из разодранной плоти хлынула кровь — теплой струей вверх и тоненькими ниточками с уголков губ, как от неестественно запрокинутой головы пошел черный пар, похожий на холодные шелковые протуберанцы. В тот же момент и в нем самом поднялся вихрь боли. Сапан поднял руку и бросил заклинание вслепую. Когда очнулся, тот, с кем он делил хлеб и постель, превратился в ошметки со сладковатым запахом падали, а его метка перетекла на лоб Сапана. Старейшины растолковали ужасное событие как знамение Силы и указали на дрожащего и сходящего с ума юношу, как на избранного. Сапана долго обучали руническому письму и брали в свидетели всего необычного и странного. И вот теперь он сиротливо стоял на площадке грязного шершавого камня, тускло блестящего под лучами утреннего солнца. Он взбирался сюда два дня, один, без проводника, два раза чуть не попал под обвал. Некогда широкая дорога теперь превратилась в узкую и достаточно опасную тропу. Хорошо, что зимы на плато мягкие, иначе бы он не дошел вовсе.
Сапан дождался, когда горячий солнечный луч упадет на выщербленные ветром камни, сел перед руной терпения, которая погребальными протуберанцами с десятками губ на своих лепестках потянулась к его ступням, разложил свиток, коснулся его своим лбом, произнося клятву верности Наследию, подождал пока метка затрепещет, словно бабочка, на тонких прожилках бумаги. Потом взял палочку и начал старательно выводить:
«Пра-пра-прадед моего прадеда начал писать эту летопись, теперь очередь дошла и до меня, Сапана, записывать увиденное и услышанное, рассказывать внукам и правнукам о поисках утраченной Силы и о том, какое открытие мы совершили в неустанных бдениях о будущем нашей семьи. И пусть мой рассказ дойдет до того, кто в нем нуждается, как рассказ моих предков дошел до меня. И пока помню я, что на том месте, где сейчас на горе Арарат лежат вечные снега, был извергающийся вулкан, а там, где сейчас равнина — было бескрайнее море, должен я рассказать своим потомкам о том, как Наследие приобрело собственную волю и само стала выбирать себе избранных носителей. Мудрецы наши проведали, что в наказание за грехи отцов на избранном Заклинателе, как только тот достигал своего шестнадцатилетия, должна появляться болезненная, постоянно кровоточащая метка, сотканная из нитей Тингара.
Но постепенно стали доходить до нас слухи, что и среди Целителей начали появляться дети с такими метками, а еще через некоторое время увидели и мы, и они, что метки Наследия на детях Заклинателей симметричны меткам на детях Целителей, словно близнецы. Решили тогда старейшины между собой, что Сила не хочет оставаться разбитой, что Тингар желает через детей этих воссоединиться вновь и даровать нам себя во всем своем величии. Пробовали мы в отдаленных наших секретных монастырях заставлять таких детей быть вместе, смотрели, что получалось. Иногда получалось страшное: или мертвыми их находили, или становились они бесноватыми, и приходилось лишать их жизни, или темнели они на глазах и становились пылью черной, тенями в сумраке. Но иногда ничего плохого не происходило. Происходило даже вовсе наоборот — неожиданно хорошее. Тот из пары, кто управлял словами, становился сильнее, а тот, кто повелевал чувствами и исцелял, мог защитить напарника самоотверженной привязанностью, предвидеть и отвести от него беду, принять на себя удар злоумышленника. И даже больше. Стало казаться нам, что понимают друг друга соединенные в пару дети без слов, словно говорят друг с другом в своей голове. Замечали мы еще, что стоит одному позвать, другой оказывается рядом незамедлительно, словно и не было его в поле на работах до этого момента, или словно не сидел он на другой стороне монастыря в своей келье.
Много еще надо нам понять, но знание новое может сильно помочь и вернуть утерянную славу и власть. Решили мы на совете старейшин искать детей с одинаковыми метками во всех землях, до коих дотянется влияние наше, и привозить в монастырь. Как лотос распускает свои лепестки над серостью болот, так и наше знание раскинет свои сети над нашим же невежеством и поймает в них власть над Наследием».
***
Подъем дался Свараджу тяжело. Он плохо переносил и мулов, и вечный Гималайский холод и разряженный воздух. А особенно он плохо переносил дорогу. Дорога его убивала. Он был в ней уже второй год. Путь из Парижа в высокогорный край, откуда родом его семья, стал самым тяжким испытанием его полной приключений и опасностей жизни. Но оно того стоило. Он стоял на черных блестящих камнях, на которых еще были различимы руны Тингара и благоговейно благодарил Силу за то, что она позволила ему стать летописцем. Его миссия вернуть свиток сюда, в центр храма, где он будет лежать и ждать, пока новый хранитель знания не достанет его, чтобы поставить на пальмовом пергаменте свою метку вместо подписи. А пока Сварадж, великий теолог своего времени, поставит сюда свою и запишет на тонкой потрескавшейся бумаге послание от старейшин.