Все в порядке.
Маска
Он вошел и предъявил приглашение. Петр Михно — прочел человек у входа и указал ему пальцем гардероб.
— Маски обязательны, — шепнул гардеробщик в маске, — ожидаются сюрпризы... Эта подойдет? Зеркало там.
У маски были острые черты, цвет бледно-зеленый, нос вздернутый, под ним глуповатая усмешка. Маска резко пахла краской и картоном, даже трудно было дышать.
Он едва вытерпел в ней три часа. Танцевали много, но сюрпризов пока не было; одни твердили, что все уже прошло, другие — что еще будет. Все внимательно следили друг за другом, даже не выходили в буфет, чтобы чего-нибудь не пропустить. В густом воздухе висела скука.
Около часа ночи он решил уйти. Сонный гардеробщик посыпал его конфетти, оплел серпантином и попросил пять злотых.
— Держите десять, — сказал Михно.
Пораженный гардеробщик проводил его до самых дверей.
На улице было холодно. Дома в этот час молчали. Остывали утомившиеся за день лампы телевизоров и радиоприемников, отдыхали пружины кресел. Он шел и словно постепенно погружался в тишину, ощущая ее всем телом. Было темно, фонари освещали собственные столбы. Он шел от одного светлого пятна к другому, иногда встречал людей. Те поднимали головы и смотрели ему в лицо. Кто-то захихикал. Михно поднес руку ко лбу, наткнулся на картон и рассмеялся. «Осел, рассеянный осел»... Он быстро снял маску и сунул ее в карман. Вино шумело в голове. Стоило ему закрыть глаза, как вдруг возникали маски — самые уродливые, страшные, глупые маски, которые надевают, чтобы было веселей. И было весело, потому что хоть на пару часов удавалось отбросить старейшую из забот — заботу о лице.
Он полез в карман за ключом. Кто-то стоял у ворот, кто-то двойной, пара. Стоило ему приблизиться, как прозвучал коротенький смешок, тут же заглушённый ладонью. Он вошел в ворота, те двое снова фыркнули. Их смех преследовал его на лестнице до самой двери. Он вошел, захлопнул дверь и дважды повернул ключ — стало тихо. Включил свет, подошел к зеркалу и едва не закричал. На него смотрело чужое лицо: острые черты, кожа бледно-зеленая, холодная, нос вздернутый, под ним глуповатая усмешка...
— Спокойно, — прошептал он, — только спокойно, это маска, я не снял маску... — Дрожащей рукой полез в карман. ——Я снял ее, — вырвалось у него громко. — Снял ее, снял, снял...
Он стал лихорадочно ощупывать лицо — от лба к подбородку, от подбородка ко лбу. Кожа. Если ущипнуть, больно. Лоб в поту. Морщины. Кожа.
— Я снял ее! — прорычал он и кинулся к зеркалу в ванной. Бледно-зеленая кожа, вздернутый нос, под ним глуповатая усмешка. Он попробовал перестать улыбаться — безрезультатно. Усмешка осталась, несмотря на страх, на холодный ужас, засевший внутри. Потрясенный, он продолжал улыбаться, а по лицу стекали бледно-зеленые капли пота.
Он выдернул из кармана маску, кинулся к свету. Кулаком протер левый глаз, которым видел лучше. На маске был он! Это было его лицо, но из картона, неподвижное, жесткое, с дырками для глаз и резким запахом краски. Надев маску, он почувствовал себя лучше, привычнее. Поднес руку ко лбу — картон. И ниже картон — нос, виски, щеки, все картонное и при этом жутко натуральное.
С трудом добравшись до кресла, он тяжело рухнул в него и сжал руками виски, все еще не веря в случившееся.
— Это все алкоголь, — шептал он, — глаза пьяные, пальцы пьяные, зеркало пьяное... Едва держится на стене, нализалось в доску зеркало!
Он швырнул чем-то в том направлении, но, конечно, промахнулся, глаза застилали слезы.
— За что? — простонал он. Потом попытался собраться с мыслями. Теперь у него два лица. Он снял маску, старательно протер носовым платкам и положил на стол, пусть полежит. Взглянул на нее сочувственно: «Отслужила старая, свое сделала». При виде ее люди кланялись и мило улыбались. Она внушала доверие, с ней можно было в любой момент раздобыть денег. А с этой, новой?
Он потер лицо руками, вскочил и побежал к зеркалу. Глуповатая усмешка? Ну и что? Он улыбнулся еще шире, зубы сверкнули на фоне толстых бледно-зеленых щек. И с этим новым лицом можно попробовать пожить. А вдруг будущее принадлежит ему?
В городе В.
Издали этот город выглядел как десятки других. Существовавшее долгие годы равновесие между трубами и колокольнями стало сдвигаться в сторону труб. К облаку дыма и сажи несмело приблизилось благосостояние. Оно остановилось на окраине города, среди крестьянских заборов, словно не решалось тронуться дальше.
Шоссе, по которому мы ехали, незаметно перешло в улицу. Наш автомобиль пересек первые полосы пешеходных переходов. Их, видно, навели недавно. Они были свежи и чисты; пешеходы ступали по ним осторожно, словно боясь запачкать. Вскоре мы встретили еще полосы. Ближе к центру города перерывы между ними исчезли совершенно. Мы ехали со скоростью пешехода по раскрашенным улицам, по полосатым площадям — и так до самого центра. Там полосы стали гуще, как бы агрессивнее, пешеходы смелее прыгали под колеса. Площадь перед ратушей была уже совершенно белой. В .толпе пешеходов кое-где торчали одинокие машины. На перекрестке стоял милиционер и регулировал людские потоки.