Анастасия боится своих снов: они слишком реалистичны, они слишком напоминают о прошлом. Сегодня ей приснился старый кошмар: ещё живая семья, ещё недавно бывшие так близко родные лица….
Отец и мать сидят на качелях и улыбаются. Под ногами зелёная, как изумруд, трава, над головой синее, словно сапфир, небо. Солнце пронзает своими золотыми лучами. Дети играют в тени деревьев. Девочки плетут венки из полевых трав, а маленький Алёша смеётся так звонко, точно серебряные колокольчики.
- Настя! – вскрикивает Ольга. Настя оборачивается и видит сестру лежащей на траве. Руки и ноги в нелепой и уродливой позе, а на груди алое разрастающееся пятно. Алое, как рубин, что когда-то был любимым камнем.
Остальных девушек нет: их не видно, однако отчётливо слышны их истошные крики. Такие, словно хоронят заживо.
Алёша, любимый брат, тоже куда-то исчез, только на пожелтевшей траве лежит его игрушка: деревянная лошадка, украшенная диковинной росписью, а теперь ещё и кровавыми пятнами.
Родителей нет: качели, с которых ещё несколько минут назад они смотрели на детей, одиноко поскрипывают в наступившей тишине.
С поседевшего неба падает снег. Такой горячий, словно кипяток. Только на сердце так холодно… Девушка наугад бредёт в густом буране. Хочется просто упасть и заснуть, только бы не видеть эту бесконечную белую мглу… Вдруг чьи-то горячие руки ложатся на плечи. Настя оборачивается и видит такое родное лицо:
- Дмитрий, - тихо шепчет она.
Он улыбается и молчит. Вдруг взмахивает рукой и словно белая пелена отступает: вот, там, вдали, там её дом! Ухоженный сад, бегающие взад-вперёд экипажи, ласковые взгляды, блеск бриллиантов и самоцветов… Бабушка, словно идущая вперёд…
Но так же мгновенно снег скрывает цветущий сад назад. Анастасия с удивлением озирается вокруг: небо сверкает красными огнями, то там, то тут вспыхивают огненные вспышки, повсюду слышен грохот разрывающихся снарядов… Дмитрий явно обеспокоен, в его глазах страх.
- Аня, беги! – кричит он, и девушку накрывает грохочущая тьма…
- Ань! Очнись! – кричит Тамара. Кажется, она на минуту забылась. Лицо женщины встревожено не на шутку. – Ты себя хорошо чувствуешь?
- Нет, - хриплым голосом едва успевает ответить девушка, прежде чем её начинает забивать кашель.
- На, выпей, - придвигает к ней кружку с горячей водой женщина. – Может, останешься тут сегодня? Нельзя ж идти такой больной. Я обо всём договорюсь.
Настя кивает и отходит к окну. Внизу нет ничего интересного, кроме засохшего куста шиповника.
Ветви чуть присыпаны снегом, а под ними – неприятного цвета грязь. Мимо с грохотом несутся уродливые грузовики, из большой мутной лужи пьёт собака.
Скоро станет тепло, снег растает, однако всё вокруг останется прежним. Всё, кроме шиповника. Он покроется свежей зеленью, а потом выпустит свои скромные розовые цветки. Несколько месяцев он будет дарить свой аромат, а потом появятся алые ягоды. Наступит зима, а потом всё начнётся по новой.
Среди этих безликих каменных склепов скромный шиповник – единственное живое существо. Сейчас он такой же, как и всё вокруг: сухой и безжизненный. Жёсткие колючие ветки сплелись в непроходимые заросли, а острые иглы словно выдают его желание выжить любым образом. Упрямые ростки лезут вглубь мёрзлой земли, даже в жёсткий камень, кроша хрупкий кирпич. Но наступит весна и он оживёт. Оживёт, несмотря ни на что, назло всем невзгодам.
Этот неприглядный с виду кустарник для кого-то символ здоровья, для кого-то вечной скорби. А колючие ветки – это не знак враждебности, он просто хочет жить, жить, как и все остальные. Несмотря ни на что.
- Что ты там интересного нашла? – собираясь уходить, спрашивает женщина.
- Надежду, - не отрываясь от окна, шепчет Анастасия.
========== Опальная царевна. Часть 2 - Оборвалось ==========
Мы встретились с тобой в невероятный год,
Когда уже иссякли мира силы,
Все было в трауре, все никло от невзгод,
И были свежи лишь могилы….
И ты пришел ко мне, как бы звездой ведом,
По осени трагической ступая,
В тот навсегда опустошенный дом,
Откуда унеслась стихов сожженных стая.
А. Ахматова “Из сожжёной тетради (шиповник цветёт)”
Тишину тяжёлого морозного воздуха нарушает уродливый заводской гудок. Здесь, в лесу, никого нет. Никого, кроме одинокой девушки, прислонившейся к старому дубу.
Вновь наступившая тишина, как невидимые нити, опутывает память стальной паутиной дней. Невозможно и пошевелиться, нельзя сделать и шага в сторону. Только делать, то, что велят. Ждать, когда тебе, как подачку бросают надежду. Любить, когда тебе дают эту возможность. Возможность, ставшую роскошью, ставшую чем-то невероятным и полузабытым. Умирать, сидя на снегу, когда всё обрывается: надежда, любовь и вера.
Анна закрывает глаза, по щеке бежит слеза, на полпути уже почти превратившаяся в лёд. Ей не хочется больше ничего, сейчас, когда у неё больше ничего нет. Даже нет надежды, похожей на тлеющий уголь. Она не ушла. Надежда умерла навсегда.
Перед глазами мелькают картинки ещё недавнего счастливого прошлого: дорогая улыбка, глаза, полные счастья и неоправданного юношеского оптимизма… В этом полуразрушенном мире мечты всегда рушатся первыми. Только сейчас Анастасия поняла, что вернувшись домой, она подписала смертный договор. Себе и Дмитрию.
Где он сейчас? За толстыми кирпичными стенами Крестов? Или в Трубецком бастионе? Где? Может, он сейчас, как и она, где-то смотрит на это серое небо, а может, уже и нет?
Аня знает, что второй вариант больше похож на правду. Правду, что по вкусу напоминает полынь и звучит как крики кладбищенских воронов. Девушка пытается привстать, но ноги скользят, утопая в хлипкой грязи. С горькой ухмылкой Анастасия смотрит вокруг: создаётся ощущение, что и природа сошла с ума – уже декабрь-месяц, а вокруг не снег, а мерзкая слякоть.
Декабрь. Месяц, столько значащий для неё… Как же было в колыбельной бабушки?
«Будешь ты в декабре вновь со мной, дорогая»
И вновь на дворе декабрь, пьянящий, будоражащий память, манящий заглянуть в самые сокровенные, так быстро растаявшие, счастливые сны… Анастасия оставляет беспочвенные попытки встать и со злости бьёт рукой по отвратительной тёмной жиже, заместившей снег. Она поднимает покрасневшие глаза к небу: с серого, похожего на дешёвую бумагу, небосвода падают первые снежинки. Чистые, ещё не омрачённые мерзкой грязью. Воспоминания, точно вьюга, врываются в память, срывая все оковы, все замки, что были поставлены.
Вот опустевший бальный зал и наивная, как ей тогда казалось, девчонка, вальсирующая в мёртвой тишине…
Вот холодное багажное отделение поезда Ленинград – Париж, и чьи-то тёплые руки, дружески похлопывающие по плечу…
И вот снова, эти руки, так крепко сжимающие в шаге от бездонной пропасти, эти глаза, в которых виден страх…
Эта улыбка, искренняя, чистая, когда они вновь оказались тут…
Улыбка исчезает, оставляя место лишь напрасной надежде. Хотя, тут места надежде нет. В этом мире каменных склепов и механических сердец она не нужна.
Старая колыбельная, под которую, словно в такт, падают лёгкие снежинки, словно спасает от этой бесконечной апатии и меланхолии. Хочется жить. Просто жить. Но возможна ли жизнь без веры, которой лишают? Возможна ли жизнь без надежды, которая умерла? Возможна ли жизнь без любви, любви, которую расстреливают у кирпичных стен?
Медленно, едва двигая замёрзшими ногами, девушка поднимается с места. Снежинки падают на обветренное лицо, покрасневшее от мороза. Сразу вспоминается нечто почти забытое: солнечный день, снег, падающий с веток деревьев и сверкающий серебром, смех, такой дорогой сердцу смех…