Кедров начал говорить и закашлялся. Свирский налил ему воды. Антон Петрович молча отодвинул стакан.
— Если бы вы знали, господа офицеры как мне тяжело слышать ваши слова. Два летчика погибли, а оставшиеся два подозреваются в измене, и один из них мой сын. Да, что тут говорить, по сути все они мне как сыновья. Но, ничего не поделаешь, что произошло, то произошло. Хотя я, если честно не верю в ваши предположения. Все от начала до конца является чудовищными происками ваших врагов, среди которых моих сыновей нет и быть не может. Вы задали вопрос, полковник… Повторите, пожалуйста, я прослушал.
Свирский повторил свой вопрос. Кедров на секунду задумался.
— Он сможет пролететь километров сто-сто двадцать. Но, обычно мы даем больше.
— Зачем?
Кедров пожал плечами.
— Да так… Вы ведь когда едете на своей машине на дачу за тридцать километров от столицы наверняка льете в бензобак не три и не пять литров, а пятнадцать-двадцать. Российская психология — на всякий случай.
Рожков что то отметил на листке бумаги.
— На этот раз зальете минимум, необходимый для показа.
— Хорошо, как скажете.
Йорк с интересом слушал их беседу. Потом спросил.
— А дозаправиться он сможет? Я имею в виду, где-нибудь на другом аэродроме?
Свирский подошел к карте и провел указкой вокруг Жуковского.
— В указанном радиусе нет неизвестных нам взлетно-посадочных полос, которые смогли бы принять истребитель такого класса как «Саблезубый».
— А известные?
Свирский бесконечно удивился.
— Господин Йорк, вы что же, думаете, что на наши военные аэродромы могут приземляться все кому не попадя и брать там горючее? Обижаете!
Йорк пыхнул дымком и скосил глаза куда то в угол кабинета.
— Прошу прощения. Красную Площадь вспомнил. Как на нее на «Цессне» немецкий парень приземлился. Руст его звали, кажется. Вы не забыли этого инцидента, полковник?
Свирский моргнул и посмотрел на Рожкова. Тот усмехнулся — получил, мол? Потом пришел на выручку заместителю.
— Поверьте, Йорк, дозаправиться истребителю совершенно негде. Если вы скажете мне, что и без дозаправки «Саблезубый» свободно достает до Москвы, то я вам отвечу, что на нем не будет никакого вооружения. Ни ракет, ни боезапаса для пушек и пулеметов. А если озвучить бредовую мысль, что самолет может таранить Кремль, то… Надо тогда вообще запретить воздухоплавание.
Генерал закурил и призвал участников совещания.
— Хотелось бы смотреть на вещи реальнее. Но, несмотря на то что мы выяснили, что угнать и вооружить истребитель невозможно, допущение такое все же сделаем. Итак, «Саблезубый» с достаточным запасом топлива и боевыми ракетами на борту идет в направлении… Каком?
Генри Йорк загасил окурок и достал следующую сигарету. Свирский вдохнул дымок и осторожно протянул руку к генеральской пачке.
— Это вопрос скорее всего ко мне, господин генерал. Попробую ответить на него. Мы с мистером Трентоном проанализировали все возможные ситуации и сошлись во мнении, что акция, если таковая произойдет, будет направлена на США или наших союзников. Мердоку не нужен ни ваш Кремль, ни атомные станции, ни плотины. Ему нужны мы. Именно с нами он хочет расквитаться за побои, за яму с водой за то, что его бросили в Китае. И за бамбук, конечно.
Свирский успешно закончил операцию с генеральской сигаретой и спросил.
— Какой бамбук?
— Старинная китайская пытка. По отзывам очень болезненная процедура.
Рожков пододвинул заместителю зажигалку и заметил.
— Но, господин Йорк, таких целей масса! Вся Европа. Просчитать невозможно.
Генри Йорк вздохнул.
— Вот именно. Меня утешает только то — не сочтите, господа за цинизм — что у Мердока есть всего четыре ракеты и что до США вашему истребителю не долететь.
Все замолчали. Рожков смотрел на карту, которую разноцветные пятна государств делали похожей на мозаику. Свирский курил генеральскую сигарету и успокаивал себя тем, что все их разговоры, это не более, чем предположения и завтрашний полет в Жуковском, конечно же пройдет без всяких происшествий. Йорк, сделав для себя вывод, что Соединенным Штатам в любом случае ничего не угрожает, а Европа сама пусть заботится о своей безопасности, немного успокоился и откинулся на спинку кресла. Антон Петрович Кедров убеждал себя, что уже хорошо, что Алексея допустили к показу истребителя, а потом сын немного придет в себя и жизнь выровняется.
Каждый из участников совещания подсознательно верил в лучшее, но общий фон оставался тревожным как перед грозой.