Анна Вик
Зеркальный дракон
2008
– Тея! – раздается взвинченный голос мамы за дверью, после чего слышатся три громких стука.
Я больше всего на свете хочу ей ответить, сказать, что со мной все в порядке, а это всего лишь очередная «заминочка», как у нас это в семье называлось; однако не могу выдохнуть ни слова. Со свистом набираю воздух в легкие и, помимо яростного выдоха, перебиваемого шипением горячей воды, не могу выдать ни звука.
– Тея, все в порядке, дочка? – теперь уже зовет отец, тоже явно встревоженный моим молчанием. Как-никак, мне шестнадцать, и я одна, будучи непростым подростком закрылась в ванной после ссоры с родителями.
Чувствую, как по щекам градом льются слезы бессилия.
«Просто дыши, мать твою, дыши… Вот так, продолжай, ты сможешь» – повторяю, словно мантру, себе.
Стук становится все настойчивее. Вот-вот, мне кажется, и он станет таким же сильным, как напор воды, льющейся из кремовой ручки душа с золотым блестящим ободком.
«Прямо-таки ванна барби, ха-ха!» – вспоминаю собственные слова, брошенные маме, когда я увидела эту комнату впервые. Я тогда хотела обернуть сказанное в шутку, но она все равно обиделась. Конечно, ведь мамуля так старалась – тряслась чуть ли не над каждым сантиметром этого дома, который был ее детищем. Первым проектом при выходе на работу. Ведь прежде она никогда не работала, посвящая всю себя нам, детям. А дети вот иногда такие дрянные бывают, как я.
«Да, ты именно дрянь! – вдруг цепляюсь за оскорбление самой себе, как за спасательную соломинку. – Ты слабая, никчемная, эгоистичная…».
Однако на четвертом эпитете я останавливаюсь, понимая, что злоба пересиливает жалость к себе, и с удивлением замечаю, что дыхание уже стало ровным, а тело перестало дрожать.
– Все хорошо! Хорошо, не волнуйтесь! – кричу я в ответ что есть мочи, вцепившись ногтями до боли в острые коленки.
– Слава богу! – раздается облегченный голос мамы. Она перестает стучать. – Ты нас так больше не пугай, пожалуйста… Это была?..
– «Заминочка», да-да, – отвечаю. – Я скоро выйду.
Резкими движениями намыливаю бледную, просвечивающую кожу с синими венами-реками на голенях. Тело стало совсем слабым и хрупким от моего бесконечного затворничества в последние пару месяцев. Школу я с переменным успехом прогуливаю, вовремя сдавая домашние задания. Большинство учителей охотно пошли мне навстречу, лишь бы «заминочек» не случалось на их уроках. Ими, кстати, в нашей семье назывались мои панические атаки, которые времени от времени у меня бывают с пяти лет, со дня теракта.
Смыв пену, отдергиваю занавеску и ступаю на мягкое белое полотенце, успевшее нагреться от горячего пола. Мама даже это продумала, чтобы мне всегда было тепло. Как же сильно я ее люблю.
Одеваюсь в малиновую шелковую пижаму, надеясь провести в ней весь остаток дня. В зеркало смотреть даже боюсь – в последний раз без макияжа в отражении я видела какого-то призрака, не живую шестнадцатилетнюю девчонку.
– Те-е-е-я! – кричит с кухни пятилетняя Лика. – Велнись, мама касу свалила! Твою любимую!
Вспоминаю, из-за чего мы поссорились с полчаса назад с родителями на кухне: кажется, это, в очередной раз, была тема еды. Я хотела выпить кофе с разогретым в микроволновке чокопаем (этот способ поедания пирожного «открыл» для меня младший брат). По утрам я редко чувствовала настроение на что-то серьезнее сладкого, но, так как маму уже не шутку волновал мой внешний вид, мое очередное «фи» омлету с беконом воспринялось как некий протест.
(А на самом деле я просто терпеть не могу завтраки, и все тут).
– Какую? – кричу в ответ сестренке, остановившись под винтовой лестницей. Есть только одна каша, ради которой я готова вернуться к столу, а не отправиться восвояси. отыскав одну из своих шоколадных заначек.
– Л-и-с-и-к-и!!! – нараспев продолжает скандировать Лика. Это на ее языке означало «рисики», а, вернее, «рисовая».
Так и быть.
Через минуту я уже сижу за столом, пробуя осторожно языком кашу, от которой все еще идет пар. Желудок тихонько завывает в предвкушении.
– Спасибо, мам, – благодарю я, стыдливо опустив глаза в тарелку.
– Вкуснота-вкуснотища!.. – подхватывает пятилетняя Лика, запуская в тарелку печеньку-самолет. Глазурь на ней плавится, и каша становится красновато-черной. Жуткое зрелище, напоминает маленькую лужицу крови.
Отцу, летному директору, подарили набор десертов с эмблемой авиакомпании, и теперь каждый день сестры начинался с четвертования очередного «боинга».
– Рада, что хоть что-то Вашему Величеству пришлось по нраву, – якобы все еще с обидой говорит мама, но я чувствую, что она уже меня простила.