– Кто ж не хочет, – присел я на корточки, на стариковскую бороду уставился. Понять пытался, чего мудрит-то.
– Вот, вот… И я о том же мечтаю, и Иэль… И Хейрем.
– А это ещё кто? – удивился я.
– Завтра увидишь, у Руцуловой горы ждать нас будет, – дед в рясу, словно в одеяло, закутался и захрапел. Посох, правда, в руке цепко держал. Опасался.
Хейрем, краснолицый, узкоглазый, соскочил с круглого камня и, перебирая толстенькими ножками, потрусил к нам. То, что неведомый Хейрем самое что ни на есть обыкновенное гномьё, я ещё вчера сообразил, пока ворочался да над чудоборовыми словами размышлял. Только никак не сообразовывалось в башке, что ж они всем гуртом за шеланью-то направились. Спросить не решался, не проводниково это дело – с вопросами лезть. К беседе прислушивался, разобрать пытался. Да где там! Гном попался болтливый, за один день всю свою жизнь расписать сумел: как родился, как женился, как деток рожал. К полудню меня уже зевота умаяла, эльф посерел с тоски, а дед ничего – слушал, улыбался. Дорога попервой хорошая была, утоптанная. Потом тропкой обернулась, а там уж через чащобу продираться пришлось. Хетко впереди ломился, а мы за ним по ободранному сушняку хрустели. Путь мне был неведомый, но по приметам да по ветерку слабенькому, тиной припахивающему, шли прямиком куда следует. Помыслилось было: «А не завести ли в непролазную глушь чужаков, а там бросить, не жалеючи, на верную гибель». Но тут же и передумалось. И ведь уж не столько чудоборца страшился, сколько любопытство заело. Уж больно хотелось узнать, что за зверёк такой – «шелань», и зачем это Седой Воле – пришлый чудоборец – такую толпу собрал. К болотам уже в сумерках подобрались.
– Спать тут будем. Хетко, лежать! – я котомку на землю скинул, сел на травку, вздохнул. Красотища-то какая! Облака котятами белыми балуются, за красной ленточкой зари угнаться норовят. Лес шумит, ветерком плещет, крошит на поляну жёлтой листвой. Обернулся, а длинноух к ясеню жмется, ладонями кору трогает, лопочет по-своему. Я ему мешать не стал, смекнул, что лечит он деревце. Умеют они это, надо признать. Чудобор с Хейремом в сторонке стояли, шептались о чём-то. Я уши навострил, но понять не понял – уж больно тихо.
– Долго еще? – глаза белые, голос шуршит, и мясом пахнет.
Меня передернуло, но сдержался. Сказал спокойно, даже усмехнуться получилось, не скалясь.
– Думаю, к обеду в самую топь проберёмся, а там Хетко пущу. За шнырём след в след ступать надо, а то затянет.
– Хороший шнырь, умный, – это уже дед с гномом подтянулись.
– Угу, редкий зверь. Не осталось почти.
– Горных хисталей тоже нет, а чудные были твари. Шелань, опять же, попереводилась вся, – гном башкой мотал, сокрушался, – драконы плодиться не хотят, скоро и их по пальцам пересчитать можно будет.
– Так раньше, когда вами тут ещё и не пахло, всякого навалом было. И шарушки двухвостые, и хмеры ядовитые… А гривастые свиксы такого страху нагоняли. Вы и не застали, поди? – подколол я. Мол, не запамятуйте, кто здесь самого древнего роду будет, кого эта земля первого встретила и кому родной стала.
– Да… Чудесен наш мир, леп безмерно, – чудоборец растянулся рядом с Хетко, запустил пальцы в его шерсть. Тот не фыркнул даже, зажмурился, – только чересчур разный народ в нём обитает, чтоб сумело одно солнце всех принять и согреть.
– Пока вас не было, нам хватало, – разозлился я.
– А всё оттого, – глазом не моргнул чудоборец, – что законы у нас непохожие. Вот скажи, к примеру, Хейрем, какой у гномов главный Закон.
– Семья да ремесло, – выкрикнул гном, – а здесь никакого покоя. С женой на ярмарку выехать боишься, не то нечисть зацапает, не то эльф пристрелит, не то людь ограбит. А что, и скажу: плохо нам, неуютно. Вот.
– А ты Иэль, ну? – дед взглядом успокоил раскрасневшегося землероя, тронул ладонью расшитый эльфийский плащ.
– Свобода, любовь, красота, – прошептал (или прошептала – их разве разберешь?) Иэль, – без чужих.
– А у нас – охота. Вечный закон – побеждает сильный. Так мы живём, – прорычал я, влезая без приглашения, – и никто нас за это не судил и судить не смеет!
– Видите? У каждого – своя правда. И у всех – похожая ненависть друг к другу и мечта похожая – жить по своему завету, как до нас жили наши прадеды, как должны жить наши внуки.
– Продолжай, чудоборец, – Иэль пристально, не мигая, уставилась на старика.
– Я к тому, что потаённое у каждого из нас одно, а то и нету его ещё в помине, или неясное оно, неокрепшее, бестолковое. Вот, скажем, вдруг Хейрем больше всего мечтает в душе птицей стать, а Грэшем старостой околотошным…