– А тебя пригласили? – наконец, с трудом выдавила неприкаянная женщина.
– Да, пора идти.
– Присмотри за отцом, – попросила Олимпиада, целуя сына на прощанье. Она с трудом сохраняла видимость душевного равновесия.
Когда он ушёл, принялась метаться по дворику. Тира расстроено смотрела на мучения. Молчаливое сочувствие принесло противоположный эффект. Олимпиада поняла, если останется здесь хоть на мгновение, лопнет от злости, деятельная натура требовала выхода.
– Хватит! Пора заняться делами.
Схватив два приготовленных плаща, женщины, нырнули в лабиринты дворца. Лазутчик метался, потеряв цель, оставалось контролировать выходы.
Выйди они чуть позже, и остались бы незамеченными в темноте, но сейчас оборванный нищий с грязным лицом заметил знакомые фигуры, появившиеся ниоткуда. Он узнал сандалию, мелькнувшую из-под плаща. На лице отразилось: «Время пришло!»
Полная луна, как огромный фонарь, освещала знакомый ландшафт. От быстрого движения стало легче. Прошли две трети пути, когда рядом просвистел топорик, Тира с проломленной головой рухнула царице под ноги. Олимпиада отпрыгнула с тропинки, лихорадочно ища на талии кинжал. Она вдруг поняла, как опрометчиво себя вела в запале чувств. Оказалась одна, безоружная, перед опасным врагом, который не стал ждать, сопротивления. Сильный удар по голове – и она свалилась, потеряв сознание.
Очнулась в какой-то пещере, с трудом разлепила глаза, у костра сидел мужчина её лет. Терес (генетическая копия Ситалка) быстрее почувствовал, чем услышал, слабое движение и повернул одноглазое лицо.
– А ты ещё ничего, хотя и не горная козочка из воспоминаний. Царица амазонок! – издевательски произнес он на смеси греческого и одрусского наречий, усаживаясь рядом на овечью шкуру – Умеешь заметать следы. Долго я тебя искал.
Он двумя пальцами взял её за подбородок. Олимпиада хотела ответить, но, непроизвольно рассматривала рубец от удачного выстрела в юности. По лицу мужчины расплылась презрительная усмешка:
– Предпочитаешь одноглазых. – Намекнул он на Филипа.
В душе Олимпиады что-то сломалось. Она смотрела на Тереса и хотела умереть. Жаль, что не ей проломил топорик голову на тропинке. Ради чего воевать? Дети взрослые, муж унизительно бросил. Смерть не будет мгновенной, но и это всё равно. Не было сил и желания противиться, удивилась обыденности происходящего. Женское естество, измученное отношениями с Филиппом, в какой-то момент откликнулось на притязания. Всё произошло тихо, мирно, почти полюбовно. Терес понял, уничтожить Олимпиаду стало непросто. А может не убивать?
– Я увезу тебя в свои владения, – вдруг предложил он. – Сколько можно мстить? Мой род достаточно богат, – захотелось получить одобрение Олимпиады, заглянул ей в глаза.
Она молчала, но на лице читались сомнения. Исчезнуть навсегда, пропасть неизвестно куда?
На выходе рассеивалась мгла, стояла предутренняя тишина.
«Жениться на царице амазонок, сейчас, когда скифские силы разбиты, – это придаст вес в одрусской среде, в роду уже была какая-то легендарная амазонка», – размышлял Терес. Он пошёл к выходу из пещеры, расправил плечи и вдохнул полной грудью.
Стрела как воля рока вонзилась в горло и навсегда оборвала честолюбивые мысли. Олимпиада смотрела, как он упал, и не знала, радоваться ей или печалиться. Она уже поняла, что это сделали амазонки, и вышла с гордо поднятой головой навстречу солнцу. Жизнь устремилась по новой колее.
Во дворец вернулась с дочерью Сармы – Аматой. Митис сообщил, что прямо с пира Филипп и Александр срочно уехали из-за проблем с захваченным скифским обозом.
Когда они через два месяца вернулись, не сумев отстоять добычу под натиском трибаллов*, грязные, раздраженные, Филип с серьёзным ранением ноги, точно знала, что беременна от Тереса.
Филипп попытался устроить разнос из-за бардака во дворце. Олимпиада забросила хозяйственные дела. Он громко объявил, что женится на Клеопатре, а кому это не нравится, может убираться из дворца. Олимпиада понимала, её положение не скроешь. При других обстоятельствах никогда бы не бросила поле боя, не уступила свой дом просто так. Сейчас собрала вещи и уехала в Эпир.
Два главных мужчины её жизни отнеслись к этому по-разному: Александра глубоко оскорбило отношение к матери, а уязвлённый бунтарством Филипп кричал о разводе. Аттал и будущие родственники со стороны Клеопатры с трудом уговорили оставить всё, как есть, надеясь на безопасность для своей протеже.