Скажу честно, я уже на самом деле собрался переспать с Тасей, чтобы стало не так обидно, чтобы преступление, пусть даже и после наказания, все-таки совершилось. Но встретившись с Тасей, понял, что не смогу это сделать. Даже не знаю, как правильно объяснить… Пусть я даже был вправе… Хотя нет, и права мне такого никто не давал. Но если рассуждать логически, здраво… Тьфу ты, какая там логика?.. Короче говоря, это в любом случае была бы измена, а измену, как ее ни объясняй, ни оправдывай – и я знал это точно – я и сам бы простить не сумел. Чего и в самом деле не смог сделать позже, но это было потом, а тогда я пытался понять себя. Чего хочу, чего могу, чего мне на самом деле надо.
К слову сказать, Тася и не делала никаких попыток сближения. Почему я приехал один, она тоже не спросила: то ли поняла по моему «бодрому» виду, то ли имела свой, не хуже моего, внутренний голос, который ей все про меня рассказал. А может быть, карты… Нет-нет, карты вряд ли. Хотя…
Еще общаясь с Тасей в сетях, я узнал, что она занимается Таро. Не профессионально, но, как я понял, владеет предметом прилично. И вот, сидя с ней во второй или третий вечер за стаканчиком виски и наблюдая по телику за тулупами, флипами и прочими лутцами-акселями (шел мировой чемпионат по фигурному катанию, а Тася оказалась его заядлой болельщицей), я выпалил вдруг:
– А погадай мне на картах!
Тася вздрогнула и, забыв о любимой Каролине Костнер, медленно повернулась ко мне, побледневшая так, что мне стало страшно. Я в самом деле испугался, что ей сделалось плохо и вскочил уже, чтобы помочь, но Тася остановила меня взмахом руки и просипела, будто ей не хватало воздуха:
– Я никогда… Слышишь?.. Я никогда не буду тебе гадать.
После этого она вновь развернулась к экрану, и через пару минут снова издавала ликующие, отчаянные, изумленные и прочие, в зависимости от ситуации на льду, звуки. Я же сидел как пришибленный. Я ничего не мог понять. Я чувствовал себя полнейшим идиотом. И было почему-то очень-очень стыдно. Если бы не поздний час и не близкое к нулю знание священного города, я бы, наверное, схватил сумку и помчался на автовокзал, чтобы ехать в аэропорт. Но я влил в себя полстакана вискаря и остался. А утром Тася дала мне карты.
Они были не новые, но очень красивые, словно маленькие картины. Как я узнал позднее, это были современные, конечно же, типографского изготовления недорогие карты, но сделанные «по мотивам» колоды Висконти-Сфорца, так называемых «старомиланских» карт, которые рисовались в средние века вручную и которых на сегодняшний день в музеях мира осталось менее трехсот штук. Карты лежали в малиновом бархатном мешочке, затянутом желтым шнурком, и когда Тася протянула мне этот мешочек, ничего не понял вначале.
– Я дарю их тебе, – сказала она. – Их нужно дарить, так будет правильно.
– Что это? – взялся я за шнурок.
– Постой, – накрыла мою ладонь своей Тася. – Откроешь потом, дома. Пусть они к тебе немного привыкнут.
А потом она и сказала мне, что пока я ничего в Таро не смыслю, мне нужно просто знакомиться с картами: перебирать их, рассматривать. И, как она тогда сказала, «ловить ассоциации», поскольку первое впечатление очень часто и есть самое верное.
– Пока ты не знаешь общепринятых значений, тебе нужно придумать… нет, не придумать, а уловить, почувствовать свои. Эти карты – не мертвые картонки. Они все чувствуют, и они говорят. Нужно только суметь их услышать. В Таро это самое главное. Потом, если захочешь, ты прочтешь и узнаешь каноны. Но интуиция, внутренний голос, чутье должны всегда оставаться на первом месте. Карты – не истина, они лишь проводник между тобой и ею.
– Суметь услышать… – повторил тогда я. И подумал, что это нужно не для одних только карт. Многие неприятности и ссоры, несчастья и беды случаются как раз из-за того, что мы не умеем слушать. Не хотим услышать.
Того, что я услышал пять лет назад от Тамары, я уж точно слышать не хотел. И никакое умение тут бы помочь не могло. Да, это про то, что она меня бросает. Но не только. С этим еще как-то можно смириться, понять, как говорится, простить и все такое. Все мы люди, чувства приходят и уходят, а страдать всю жизнь с нелюбимым, когда сердце занято другим, – это разновидность мазохизма и никому не нужное самопожертвование. Лучше сразу расставить все точки над i, не мучить друг друга и расстаться если не друзьями, то уж не врагами точно. Да, все правильно, все верно, я обеими руками «за». И я бы, наверное, тоже все понял, принял и простил. Но есть на свете такое, чего простить нельзя. По крайней мере я не смог. Томка убила нашего ребенка. Нашу неродившуюся дочь. Теперь, когда мои глаза не зашорены любовью к этой… женщине, я ничуть не поражаюсь, что она это сделала. Но я до сих пор не могу понять, зачем она мне это сказала. Ну, ушла бы к своему Серунчику и ушла (она его так называла, я слышал, Сергу-уунчик, мягко проглатывая "г"). Гелий, прости, бла-бла-бла, я полюбила другого и, бла-бла-бла, жить без него не могу. Отпусти, умоляю, меня, бла-бладину такую! И ведь я отпустил. Не так, правда, как делают это настоящие мужчины в романах. Хотя они там, в романах, настоящие-то, чаще всего убивают изменщицу с ее хахалем, да и смотрят опять стальным взглядом в манящую даль. Я же никого убивать не стал, а совершенно непристойно поистерил, взывая к совести любимой, к ведьтыжеобещалалюбитьвечно и намжебылотакхорошовместе. А уже потом, совсем-совсем потом, после нарезания кругов по городу и ночевки у друга, был пусть и не стальной, а скорее, клюквенно-морсный – такой же красный, мокрый и кислый – взгляд, устремленный не в даль, а в пол, и жалкий лепет о том, что да, я все понимаю, конечно же ты вправе, а я нет, и что, может быть, все-таки… В общем, как бы то ни было, но я же ее отпустил. Да и куда бы я делся! И вот уже после всего этого, уже на следующий даже день, пакуя чемоданы и сумки, которые мною же и полагались быть доставленными к вокзалу (Серунчик жил в другом городе и сокровище свое узрел во время одной из командировок, оценив его по достоинству в двух других)… Черт, у меня до сих пор не поворачивается язык повторить то, что она тогда сказала!.. В общем, собираясь на встречу со своей теперьужеточнонастоящей любовью, Томка как бы между делом призналась: