— Нет, конечно, — говорит Вероника. — Но мне интересно наблюдать за людьми, в это верящими. В пору студенчества я полагала, что все такие люди исчезли с лица планеты вскоре после тысяча шестьсот четырнадцатого года, когда Исаак Казобон уточнил время написания «Герметического корпуса». И потом вдруг оказалось, что я мотаюсь по американским казино в обществе одного из них.
Она делает еще глоток из бокала, следя за руками Кёртиса. Точнее, за книгой в его руках. Кофейного цвета обложка при слабом свете кажется лишенной всяких надписей, но на ощупь Кёртис чувствует рельеф букв на толстой бумаге. Он подносит книгу к лампе и пытается разобрать эти буквы.
Надпись гласит: «ЗЕРКАЛЬНЫЙ ВОР». В свое время тиснение было заполнено серебристой краской, остатки которой — блестящие точки по краям букв — можно заметить и сейчас, взглянув на книгу под углом. Кёртис тут же вспоминает (или воображает) эту серебристую пыльцу на руках Стэнли в полутьме прокуренного клуба где-то в Челси, или в Бенсонхерсте, или в Джексон-Хайтс. При этом Стэнли смеется, снимая колоду.
— Ты знаешь, что это за книга? — спрашивает Вероника.
— Я видел ее раньше.
— Это любимая книга Стэнли. Она у него с самого детства. В последние несколько месяцев он постоянно ее перечитывал.
— Странно, что он не прихватил ее с собой.
— Да, это в самом деле странно.
Кёртис открывает книгу и видит на первой странице надпись от руки выцветшими синими чернилами. Неровный старомодный почерк.
Стэнли!
Запомни это навсегда:
«Естество содержит в себе Естество, Естество овладевает Естеством, Естество ликует при встрече со своим Естеством и обращается в иные естества. И в других случаях все подобное радуется своему подобию, ибо уподобление есть причина дружества, и в этом сокрыта великая тайна многих философов».
Наилучшие пожелания собрату-безумцу! Да приведет тебя фортуна к твоему собственному opus magnum.
— Стэнли был знаком с автором?
— Да, но не знаю, насколько близко. Он отыскал Уэллса, когда жил в Калифорнии. Стэнли тебе не рассказывал эту историю?
Кёртис открывает следующую страницу. «Прочь, когтеруких клеймителей злобная свора!» — так начинается текст.
— Что за бредятина? — удивленно бормочет Кёртис.
— Эдриан Уэллс, — говорит Вероника скучным голосом, как будто произносила или слышала это уже невесть сколько раз, — был поэтом, публиковавшимся в пятидесятых — начале шестидесятых. Вращался в среде лос-анджелесских битников.
Кёртис бегло перелистывает страницы; где-то стихи выстроились четкими столбцами, а где-то они разбросаны так и сяк по желтоватой бумаге. Ближе к концу ему в глаза бросается одна фраза — «И жатву сна снимает его флейта с клочков земли, принадлежащих мертвым», — которая звучит в его сознании, как бы произнесенная голосом Стэнли. Он уверен, что ранее слышал ее из уст Стэнли, но не может вспомнить, когда и при каких обстоятельствах это произошло; а еще миг спустя ниточка воспоминаний обрывается. Кёртис отлистывает страницы назад в попытке снова вытянуть из них голос Стэнли, пока не возвращается к самому началу, после чего захлопывает книгу и сжимает ее между ладоней. Гладкая обложка напоминает упругую живую кожу. Он бы, пожалуй, не слишком удивился, ощутив под ней биение пульса.