— Она в туалет зашла, — объяснила Галка. — Кстати, очень правильно поступила. А то вдруг от радости при встрече с… дядюшкой что-нибудь произойдет…
— Ну, я думаю, Симона совсем не к дядюшке в последнее время зачастила… — Оленька бросила красноречивый взгляд на Юльку и неожиданно добавила: — Это же надо быть такой сволочью!
Юлька покраснела, но ничего не сказала.
— Это ты кого сволочью называешь? — Тамара Васильевна поднялась со стула, одернула розовую в белый цветок ангорскую кофту и включила чайник в розетку. — Юльку, что ли?
— Да вы что! — обиделась Оленька. — При чем тут Юлька? Симона — сволочь, и Юрий наш… Геннадьевич.
— Юрий — он мужик. Какой с него спрос? У них порода такая мерзкая. А Симона… Ну что, Симона? Ей тоже жить хочется. — Тамара Васильевна достала из тумбочки варенье, выставила его на стол, а потом, протиснувшись между столом и подоконником, подошла к Юльке. — Ничего, девочка, все образуется, — она положила мягкую руку ей на плечо, — все об-ра-зу-ет-ся!
— Тише вы! — вдруг завопила Галка. — Выходит!
С легким стуком захлопнулась дверь туалета, и в коридоре послышались быстрые шаги. Юлька не выдержала и отвела глаза от монитора. В дверном проеме как раз появилась Симона. Сегодня на ней было длинное черное пальто и высокие ботинки на толстой подошве. Ни пестрого шарфика, ни яркого пятна губной помады — только черный силуэт, светло-рыжие волосы и бесцветный блин лица. Симона несколько замедлила шаг, повернула голову и покровительственно улыбнулась женщинам. Галка в ответ слегка растянула губы, Тамара Васильевна вежливо кивнула, а Оленька, пользуясь тем, что из-за шкафа ее не видно, высунула язык. К сожалению, защитный эффект шкафа на Юльку не распространялся, и ей пришлось не только встретить взгляд Симоны, но еще и ответить на ее радушное и даже какое-то родственное: «Здравствуйте!»
— Я вот все смотрю и не могу понять, — начала Галина, — почему это Симонка с тобой отдельно и как-то по-особенному здоровается?
— Не знаю, спроси у нее, — как можно более равнодушно ответила Юлька, чувствуя в груди противный холодок. Она боялась. Боялась того, что Черемисина докопается до истины, получит информацию о том, как глупая, брошенная любовница приходила «мириться». И красочно, при всех, распишет, что она, Юлька, должна была ощущать, когда ее с вежливым недоумением разглядывала «красавица невеста», по-хозяйски устроившаяся в квартире Коротецкого. Мысленно она называла Галину «психохирургом» за ее манеру выворачивать наизнанку душу ближнего, делать это поразительно больно, но зато якобы с врачебными целями. Причем решение об «операции» Черемисина всегда принимала самостоятельно, не спрашивая согласия пациентов.
— Да она же просто издевается! — вдруг радостно выкрикнула Оленька. — Нет, девчонки, это абсолютно точно — издевается!
— Кто? — Черемисина лениво скосила на нее черные глаза.
— Симона, конечно же! Просто хочет Юльку еще больше унизить и доказать, что теперь она главная, поэтому и здоровается так демонстративно!
— Детский сад какой-то, — хмыкнула Галина. — С чего бы ей про Максакову знать? Сама Юля к ней на разборки не пойдет? Ведь правда же, Юля, не пойдешь? А Юрий Геннадьевич, так тот вообще будет молчать как рыба. Вдруг Симонка еще приревнует? А потерять племянницу такого дядюшки, да еще с собственной трехкомнатной квартирой — это, знаете ли, не очень приятно.
— Ну, тогда не знаю, — насупилась Оленька, — сами разбирайтесь.
Юлька сидела тихо, как мышь, стараясь не делать лишних движений, чтобы не привлекать к себе внимания.
«Ну когда-то это должно кончиться», — с тоской думала она, стараясь не слушать продолжающуюся дискуссию. Ее начинала раздражать даже безобидная Оленька с ее нелепыми вопросами и глупыми догадками. А Симону она просто ненавидела. Не за то, что та вторглась в ее жизнь и украла Юрку, и даже не за то, что сделала она это, нарушив правила честной игры, соблазнив его, доброго, но слабохарактерного, трехкомнатной квартирой и перспективой стремительной карьеры. Она ненавидела Симону за то, что та теперь чуть ли не ежедневно являлась в банк, вновь и вновь напоминая о потере, делая ее все горше и реальнее. Она ненавидела ее лицо — простецкую физиономию страшилочки-отличницы. И поражалась тому, как не подходят к этой блеклой физиономии низкое Симонкино контральто и черное загадочное пальто. Она ненавидела ее волосы, и не потому, что они рыжие. А просто, потому что это ее волосы…
Спустя полчаса Симона продефилировала в обратном направлении. На ее ненакрашенных губах блуждала ухмылка, призванная, по-видимому, вызывать ассоциации с улыбкой Джоконды. А еще через пять минут затренькал внутренний телефон. Тамара Васильевна сняла трубку и сделала Юльке знак глазами.