В ванную Таня кота не пустила, оставив его сиротливо мяукать за дверью. Включенная на полную мощность вода хлестала из крана, теплые брызги стекали по стенам и большому прямоугольному зеркалу, а она сидела на кафельном полу и горько плакала, искренне не понимая, почему где-то там, в небесной канцелярии, так сурово наказать решили именно ее. В конце концов, умывшись душистым цветочным мылом, Таня выползла из ванной, уныло прошествовала мимо обиженного кота и заперлась в своей комнате, среди некогда любимых книг. Смотреть на разноцветные корешки толстых томов сейчас было необычайно грустно. Татьяна подошла к полке, достала одну из книжек, со взрослой, усталой усмешкой перелистала ее и с остервенением засунула на место, сминая и подгибая страницы. Конечно же! Все ее любимые героини были красавицами: и Констанция, и леди Ровенна, и Люба Шевцова. Одна несчастная Пеппи Длинныйчулок могла составить ей достойную компанию. А что? Те же рыжие волосы, те же веснушки, та же нескладная фигура. Но только если Пеппи напоминала очаровательного мальчишку-озорника, то Таня, к сожалению, лишь робкую, светлоглазую тихоню-отличницу… А еще Пеппи были неведомы страдания любви. Не то что этим красавицам Джульеттам-Офелиям. Одна из-за любви отравилась, другая — утопилась! Таня немного подумала и вытащила из шкафа синенький томик Шекспира. Мама всегда убирала его на самую верхнюю полку, приговаривая: «Тебе еще рано это читать, все равно ничего не поймешь».
Но Татьяна упрямо переставляла книжку вниз и вечерами, устроившись в кровати, погружалась в мир кровопролитных страстей и безумной любви. Сейчас ей очень хотелось найти сцену похорон Офелии. «Вот возьму и умру, — размышляла она, — просто не захочу жить и погасну, как электрическая лампочка. Тогда меня положат в гроб, и все идущие на кладбище будут говорить: «А ведь она, в сущности, была красивой!» Меня нарядят в белое платье и волосы уберут цветами. И, может быть, тогда Алеша, как Лаэрт, кинется в мою могилу и станет кричать, что это он виноват в моей гибели, что он просто хотел меня позлить. Но будет уже поздно…» Таня почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, а подбородок перекашивается от подступающих рыданий, и уже сквозь соленую, дрожащую пелену она заметила строки, заставившие ее мгновенно протереть кулачком глаза и поднести книжку поближе к настольной лампе.
«Офелия, я очень бы хотела, чтоб ваша красота была причиной дикого расстройства принца», — говорила дочери Полония королева Гертруда. О том, что хотел выразить этими строками Шекспир, Татьяна задуматься просто не успела. Она мгновенно определила для этой фразы свой личный, магический смысл. Теперь эти слова звучали как заклинание.
— Офелия, я очень бы хотела, чтоб ваша красота… — старательно проговаривала Таня, делая акцент на слове «очень» и обращаясь больше к самой себе, чем к утонувшей красавице. Она почему-то вдруг поверила в чудо. Поверила в то, что если очень-очень хотеть, то эта русалочья красота придет и к ней. Придет нежданно-негаданно. Просто в одно прекрасное утро она подойдет к зеркалу и увидит в нем стройную блондинку с бездонными глазами и красиво изогнутыми бровями.
Но время шло, и ничего не менялось. Постепенно Таня совсем отдалилась от одноклассников. Теперь она даже на перемене не выходила из-за своей парты и до самого звонка сидела, уставившись в ближайшую стену, и до смерти боясь встретиться взглядом с Алешей. Сначала переменам, случившимся с ней, удивлялись, а потом привыкли. Правда, как-то раз, в мае, учительница по старой памяти предложила ей изображать латышку на школьном празднике, посвященном единству пятнадцати республик, но наткнулась на такой тоскливый и обреченный взгляд, что тут же осеклась и скомкала остаток разговора. Таня с трудом дождалась начала летних каникул, все еще надеясь, что к осени заклинание наконец подействует…
Это случилось обычным июльским днем. Татьяна вместе с родителями загорала на пляже в Серебряном Бору. Она предпочитала лежать на животе, чтобы не выставлять на всеобщее обозрение свое веснушчатое лицо, но мама, внимательно следившая за минутной стрелкой наручных часиков, периодически заставляла ее переворачиваться с боку на бок.
— Ну, мам, мне и так хорошо. Можно я маленько подремлю? — ныла Татьяна, придумав очередной повод для того, чтобы не ложиться на спину.
— Дремать нельзя, обгоришь! И потом, что ты как старушонка столетняя: «Подремлю, подремлю…» Шла бы лучше с ребятишками в волейбол поиграла.