— Доброе утро, мистер Оуэн!
Викарий опустил ножницы, с трудом разогнулся, охнул, поздоровался.
Каждую пятницу в любую погоду Присцилла Брукс приходила на церковное кладбище. Убирала тройную могилу под высоким темным тисом. Большая — отца с матерью. А в ногах у них — совсем маленькая белая плита размером с книгу и мраморная вазочка с цветами.
Гробик тогда тоже был маленький, легкий, будто шляпная коробка. Присцилла малышку свою едва на руках успела подержать, и как хоронили не видела — неделю лежала в родильной горячке, думали, не встанет. А поднялась и первым делом на кладбище. Каждый день подолгу сидела у могилы, бледная, в черном платье, тоненькая, несчастная. Преподобный Оуэн жалел, что рядом нет его Агнес — уж она бы успокоила девочку, утешила, приголубила, нашла бы слова.
— Доброе утро, Прис! Погода оставляет желать лучшего, не правда ли?
Молодая женщина кивнула, улыбнулась, натягивая черные кружевные перчатки.
— Да, — сказала она. — Удивительно холодный и ветреный май. Вижу, вас продолжает беспокоить поясница? Я собираюсь в Лондон на следующей неделе, непременно привезу вам патентованный пояс от ревматизма.
Преподобный Оуэн улыбнулся — ну до чего же славная девочка!
Они с Агнес о такой долго мечтали, но аист ошибся, промахнулся, принес Присциллу в семью мистера Вудза, учителя музыки, в каменный коттедж на холме за речкой.
Когда мистер Оуэн её крестил, малышка крепко схватила его за палец и прямо в глаза посмотрела, будто в душу насквозь.
— Бедняжечка, — вздыхала Агнес, показывая могильщикам, где копать могилу для мистера Вудза, который всю зиму кашлял кровью, а по весне и вставать перестал. Присцилла на похоронах не плакала, стояла опухшая среди распускающихся по всему погосту нарциссов и крокусов, кусала губы. Лет десять ей тогда было.
А в семнадцать преподобный Оуэн сам обвенчал её с мистером Бруксом, обосновавшимся в их маленьком курортном городе удачливым торговцем средних лет. Была суббота, но народу в церкви собралось совсем немного — ни у жениха, ни у невесты родни почти не было.
— Ничего хорошего, — сказала Агнес, и это было одним из последних их разговоров, — Глаза у этого Брукса — как дохлые медузы. Плохой человек, ох, зачем же Мэри за него девочку отдает, да так рано. Будет несчастье!
На следующий день Агнес слегла с простудой, да больше и не поднялась.
Преподобный долго горевал по жене, даже уезжал на несколько месяцев в Шотландию к её родне — поговорить, повспоминать, пожить в местах, гда она выросла. А когда оправился от потери и вернулся, то увидел, что Присцилла приходит на службу в церковь одна, без мужа, что она очень бледна, и то на лице, то на руках у нее все время синяки и царапины.
— Я ударилась о дверь, — говорила она, не глядя ему в глаза.
— Я поскользнулась, помогая Дженет вешать белье.
— Я слетела с лестницы, ничего страшного, невысоко.
— Я случайно обожглась чайником. Не обращайте внимания.
Что мог поделать старый священник?
Два месяца назад Брукс уехал в Сингапур, где торговля процветала и капиталы росли, как на дрожжах. Он собирался купить дом, обосноваться и вернуться за женой, либо вызвать ее к себе.
Мистер Оуэн боялся, что Присцилла в тропическом климате долго не протянет — девочка была хрупкой, после неудачных родов казалась болезненной и бледной. А в тех частях Азии, как писал «Лондонский иллюстрированный еженедельник», ходило много тропических заболеваний, а жара была такой, что «хотелось снять с себя всю плоть и сидеть в одних костях».
Несмотря на недобрые перспективы, с тех пор, как муж уехал, Присцилла казалась куда счастливее. Она будто ожила и вспомнила, что ей лишь двадцать лет — посвежела, снова начала улыбаться, перестала обжигать руки и набивать синяки.
В церковь вот только больше не приходила, но кладбище по пятницам никогда не пропускала.
— Прис, — начал мистер Оуэн. — Не напомнишь ли мне, когда я тебя в последний раз видел на проповеди?
Послезавтра я буду говорить о семейных ценностях, от Марка три-двадцать и далее. Я бы настоятельно…
— Почту несут, — перебила его она, махнула рукой, здороваясь.
Почтальон улыбнулся в ответ, открывая черную форменную сумку.
— Преподобный, — сказал он, отдавая мистеру Оуэну завернутый в коричневую бумагу пакет с каталогом садового инвентаря из Лондона. Его присылали каждый год в непреходящей надежде, что провинциальный священник вдруг возьмет да и закажет дорогую немецкую лопату или лейку.