— Предлагаю вам сдаться! — орёт капитан. — Кто бы вы ни были, сдавшимся гарантирую жизнь!
Залёгший в овражке Клаус в ответ хихикает. Я перевожу сказанное Вилли, у него трясётся от хохота пузо.
— Гарантируем вам смерть, — кричу я. — Хотите сдавайтесь, хотите деритесь, всё равно сдохнете!
— Шайзе, — добавляет Вилли. — Жопы. Руссиш арш. Дерьмо. Дрек.
Капитан молчит. Хладнокровная сволочь, умелая. Сейчас он просчитает варианты, и начнётся атака, другого выхода у четверых десантников нет.
Они бросаются в атаку, предварительно швырнув в нашу сторону по паре гранат. Я даю по набегающим фигурам очередь, слева рявкает «вальтер» Пузатого Вилли. Из овражка стрельбы не слыхать — видимо, одна из гранат достала-таки Рыжего Клауса.
Через минуту всё кончено. Я поднимаюсь на ноги, осматриваюсь. Вилли убит, брылястая одутловатая рожа превратилась в кровавое месиво. На склоне овражка корчится с распоротым животом Клаус. Смотрит на меня умоляюще.
— До встречи, Клаус, — говорю я и стреляю ему в висок.
Капитан ещё жив. Он лежит на боку, неловко пытаясь перетянуть бинтом развороченное пулями бедро. Я приседаю рядом на корточки.
— Кто? Вы? Такие? — с трудом выдавливает из себя слова капитан.
Я не отвечаю. Отбираю у него аптечку, вкалываю обезболивающее и как умею накладываю повязку. Ненависти к нему у меня нет. По правде сказать, капитан гораздо больше мне симпатичен, чем временно отравившиеся на тот свет напарники.
— Я спросил, кто вы такие, — упрямо повторяет, кривясь от боли, капитан.
— Какая тебе разница, — говорю я бесстрастно. — Можешь считать, что солдаты Третьего рейха. Меня зовут Георг. Обершутце 102-й пехотной дивизии вермахта Георг Штилике. Ещё вопросы?
Капитан сплёвывает кровью.
— Вот оно что, — устало бормочет он. — Кто бы мог подумать. Умники в штабе какие только догадки ни строили, а тут такое… Наследнички фюрера, а?
— Да пошёл ты, — в сердцах отвечаю я. — Вонючка он, твой фюрер.
— Мой? — удивлённо заламывает бровь капитан. — Хотя знаешь, ты прав. Мой тоже вонючка.
Я достаю из капитанского вещмешка банку тушёнки, вслед за ней завёрнутый в целлофан хлеб.
— Отцепи у меня с пояса флягу, — просит он. — Там водка. Пьёшь водку, обершутце или как там тебя?
Мы прикладываемся к фляге по очереди. Я смакую во рту давно забытый напиток. Водка мне кажется сладкой. Рассказываю капитану, как обстоят дела. Он слушает молча, насупившись, не перебивая.
— Сволочь ты, Штилике, — говорит он, когда я заканчиваю.
— Сволочь, — признаю я. — А ты? Что бы ты делал на моём месте?
Капитан прикрывает глаза.
— Не знаю, — досадливо говорит он. — Но человечину бы не жрал. И девчонок бы не насиловал. И друзей бы в очко не трахал.
— Врёшь, свинья, — подаюсь я к нему. — Ещё как жрал бы и трахал. Ты визжал бы от ужаса, случись тебе пройти через то, что мне.
Капитан вскидывается.
— Я не визжал бы, — цедит он. — Но вам больше ничего не обломится. Понял, ублюдок? Если я не вернусь…
— Не вернёшься, — прерываю я. — Без всяких «если». Отсюда не возвращаются.
— Пусть так. Но людей вам больше здесь не видать. Вокруг объекта поставят оцепление, мышь не проскочит. За вас возьмутся всерьёз, фриц. Недолго вам осталось.
Я пожимаю плечами.
— Ошибаешься. За нас уже брались. Однажды целую роту угробили, в другой раз — взвода два положили. Ничего нам не сделается, русский, тем более, в вашем-то бардаке. Ну, пропадают людишки, так они везде пропадают. Даже оцепления никакого не будет — кому нужно держать здесь солдат, охранять неизвестно что невесть от кого. Постоят месяц-другой, комарью на радость. Лето закончится, свернут манатки и уберутся, откуда пришли. Дороги сюда прокладывать и технику подгонять себе дороже. Что, не так?
Капитан скрипит зубами то ли от злости, то ли от бессилия, не поймёшь. Он знает, что я прав.
— Будь проклят тот метеорит, — шепчет он.
— Метеорит? — переспрашиваю я. — Так это был не снаряд? Впрочем, какая разница.
К условному вечеру капитан впадает в беспамятство, к утру приходит в себя и вновь теряет сознание. Мне он больше не нужен. Мне теперь предстоит прожить два с лишним месяца в одиночестве, и переводить жратву на заведомого покойника неразумно. На исходе второго дня я стреляю капитану в затылок.
От трупов начинает пованивать. Я стаскиваю тела к северной окраине, но смрад доносится и оттуда. Неделю провожу в трудах — стволом «шмайссера» копаю братскую могилу. К тому времени, как она готова, смрад становится уже нестерпимым. Безостановочно блюю, пока сваливаю в неё останки. Хорошо, жрать их не придётся — мне одному пищи до конца срока хватит, делить её на троих нужды больше нет.