В вещмешке одного из убитых — потрёпанная книжка с картинками. Говорить по-русски я выучился неплохо, но читаю лишь по складам, с трудом распознавая слова. Тем не менее, книжка поначалу скрашивает одиночество. Речь в ней идёт о маньяках, насилующих и расчленяющих свои жертвы. Чикатило, Головкин, Оноприенко, Кулик… Я дочитываю до середины, затем рву эту книжку, подтираюсь ею, жгу страницы одну за другой. Я не такой. Я знаю, что не такой. Да, я убивал. На войне, потом здесь. Насиловал. Расчленял. Поедал человеческое мясо. Но меня к этому вынудили, у меня не было другого выхода. Возьмите любого, поместите его в замкнутое пространство в компании двух психопатов, маньяков и убийц. И заставьте жить.
— Что?! — кричу я вслух мёртвому, зарытому в братскую могилу капитану. — Что, сука, моралист хренов, ублюдок, совестливая мразь? Не стал бы, говоришь? Не стал бы жрать и насиловать? Ещё как стал бы, гнида, свинья…
Мне невмоготу. Меня крутит, корёжит, выворачивает наизнанку. Я проклинаю злосчастный метеорит, сдохшего фюрера, сдохшего капитана, сдохшего раньше времени Клауса. За две недели до срока я не выдерживаю. Я больше не могу быть один, мне необходимы рядом такие же, как и я. Вскидываю «вальтер» Пузатого Вилли ко рту. Закусываю ствол. Стреляю себе в нёбо.
Прихожу в чувство, как всегда, последним. В землянке воняет потом и нечистотами. Это от них осталось, от этих сволочей, от гадов этих, нерях. От моих дружков.
— Гитлер капут, уроды, — приветствую я обоих, выбираясь наружу. — Чтоб вам сдохнуть, как ему.
Вилли возвращает мне пожелание. Клаус хихикает. Сплёвываю им под ноги и отправляюсь разыскивать гадюку.
Взрыв за спиной ахает, когда я приближаюсь к северной окраине. На мгновение замираю, затем бросаюсь на землю плашмя. В десятке метров к югу разрывается мина. За ней, чуть дальше, ещё одна. Это обстрел. Капитан был прав — за нас взялись всерьёз и палят теперь сквозь оболочку, не зная, во что и куда — наугад. Вскидываю голову — с юга на бреющем надвигаются на объект два вертолёта. Головной уже в сотне метров, я завороженно смотрю на него, наплевав на разрывы мин.
— Давай, гадина, — шепчу я, — давай, возьми меня.
Вертолёт пронзает оболочку и оказывается внутри капсулы. Секунду-другую он ещё летит по инерции, затем задирает нос, с треском разрывается фюзеляж, вертолёт камнем обрушивается вниз и вспыхивает. Мгновением позже его судьбу разделяет второй. Обстрел прекращается.
— Что, взяли? — кричу я. — Взяли, да? Хрен вам, свиньи! Так будет с каждым!
Встаю и бреду к землянке. Напарникам не повезло — обоих накрыло прямым попаданием, в месиве земли, травы и человеческих ошмётков где Клаус, где Вилли не разобрать.
Вход в землянку завален. Разгребаю пробку, расшвыривая кровавые комья тесаком. Проползаю внутрь и сажусь на пол, привалившись спиной к опорному столбу.
Я заставляю себя мобилизоваться. Надо осмыслить случившееся и сделать выводы. Итак, снаружи никакой оболочки не видать. И капсулы не видать, и того, что внутри неё. По словам гостей, снаружи виден обычный лесной ландшафт, который на самом деле — недостижимый мираж. О нашем существовании догадаться невозможно, а значит, сегодняшний обстрел — лишь бессмысленная акция от непонимания и отчаяния — глупая месть неизвестно кому или чему. Эффективность акции для тех, кто снаружи — нулевая. Точнее — минусовая, с учётом гибели вертолётов. Следовательно, нас должны оставить в покое.
Наперекор моим выкладкам, обстрел внезапно возобновляется. С четверть часа сижу, скорчившись, лихорадочно пытаясь уговорить себя, что плевать — пускай убивают, не впервой. Уговорить не удаётся, а потом мина взрывается прямо над головой, и земляной свод рушится на меня. Я барахтаюсь, пытаясь выползти из-под искорёженной кровли, задыхаюсь, стону от бессилия, земля забивает мне рот. Идиот, кретин, который не догадался вовремя застрелиться. Мне страшно. Больно! Мне не хватает воздуха. Сознание оставляет меня…
Прихожу в себя, вскидываюсь, озираюсь по сторонам. Тело разламывается от боли, словно меня избили до полусмерти. Шпарит в лицо равнодушное солнце. Земля разворочена, к извечному запаху гнилых листьев примешивается смрад от гари. У южной окраины ещё дымятся останки вертолётов. Лес наполовину повален, на месте землянки — щетинящаяся обломками брёвен и досок дыра.
Превозмогая боль, встаю на колени и внезапно вижу появившегося из овражка и бегущего ко мне человека. Вглядываюсь, ошалеваю от изумления. Это девушка лет двадцати пяти, светловолосая, сероглазая, одетая в неимоверно рваное тряпьё. Я не успеваю понять, как и откуда здесь появилась гостья.