— Кто, Мересанк? — с болью спросила вторая мать.
Я закусила губы. Жрецы подняли тело отца, его голова бессильно откинулась, открывая страшную рану на шее. Я разрыдалась.
В дверях встал Аха — уже в мужской одежде, в серебряном парике. Матери переглянулись, очевидно, подумав одну мысль.
— Где ты был, Аха? — спросили они тихо.
Прежде чем ответить, Аха посмотрел на Уаджи.
Тот прикрыл глаза в каком-то знаке.
— Я провел вечер в Верхнем гареме, — сказал он. — Трое девушек могут за меня поручиться. Я был с ними.
И только на миг он взглянул на меня. В его взгляде было сожаление и… торжество?
— Ты — перворожденное дитя и последняя жена своего отца, — сказал Уаджи. — В случае любой другой смерти Бакара ты стала бы небтауи-шех. Но ты восстала против воли богов и совершила невыносимую мерзость. Я видел тело. Бакара сидел расслаблено, не ожидал твоего подлого и хладнокровного нападения. Ты, как одна из любимых тобою Эб Шунт — жестокая и кровожадная самка. Ты последуешь за своим отцом в царство Херет-Нечер, там станешь его рабыней и служанкой, бесчисленные века искупая свою вину. Ты будешь убита и похоронена у его ног.
— А Аха? — спросила я.
— Твой брат станет фараоном, — ответил Уаджи и позволил себе слегка, уголком рта, улыбнуться. — Мы получим от него Акер Анх. У вас двое младших сестер. Возможно, придётся подождать еще одно поколение… Никто кроме тех, кто уже знает о твоем преступлении, о нем не узнают. Для всего народа ты будешь любящей женой, последовавшей за отцом и мужем по своей воле.
Матери вели меня на казнь по длинному пустому коридору. Они молчали, но я чувствовала, как рвутся от надежды и страха их сердца. Одна крепко сжимала мою левую руку, другая — правую. Перед покоями бальзамировщиков они прижали мои руки к своим дрожащим губам, потом ко лбу.
— Акер Анх, — тихо сказали они, и слёзы лились по их лицам. — Прощай, дочь.
Аха не пришел со мной проститься.
Я прижимаюсь к груди отца, целую его холодные и твёрдые, как камень, руки.
Мысль о том, что испытал отец, умирая, как он думал, от моей руки, мучает сильнее, чем всё остальное. Но сделать уже ничего нельзя — и поэтому нужно отпустить.
Нельзя тянуть за собою страдание и вину — нужно жить, делать возможное и оставить невозможное богам. Когда придет мой срок, я пройду по воде в царство Херет-Нечер и упаду к ногам моего отца и фараона. Поцелую его руки, они будут тёплыми и мягкими.
— Здравствуй, — скажу я. — Я тебя любила. Прости.
— Сядь со мной, Мересанк, — ответит Бакара. — Скажи, стала ли ты лучше играть в сенет?
Я поворачиваюсь, освещая посохом гробницу — она широка, но потолок низок, давит тяжестью горы над нами. У дальней стены мне мнится движение — я иду туда, щурясь, и кричу от удивления. В стену вбиты кольца, к ним прикованы четверо Эб Шуит, все они — гибриды, небедж. Фараону дали сильных рабов для загробной жизни, проредив Нижний Гарем. Двое — самцы, у них темнокожие мужские тела и головы животных — песчаного пса ануби и охотничей птицы атеф. Они хорошо сложены и не лишены странной красоты. Оба ещё живы, но самки по левую руку уже мертвы.
Та, у которой было тело водной змеи, быстро разлагается, смрад ужасен.
Огромная фигура посередине замотана погребальными пеленами так, что её не видно. Я беру у отца кинжал — тот самый, которым Аха перерезал его горло — и снимаю покровы. На меня смотрит моё же лицо с зашитым золотыми скобами ртом, с глазами, полными муки.
Сешеп.
Я кричу и режу её путы. Она тяжело падает к моим ногам, бока поднимаются и опадают.
— Держись, Сешеп, — говорю я и концом кинжала вытягиваю проволоку из её губ. Приношу кувшин медовой воды и даю ей пить. Потом предлагаю напиться самцам Эб Шуит, они жадно пьют, содрогаясь всем телом.
Я растираю Сешеп — она совсем холодная, её мускулы окоченели. Она пьёт и спит.
Анубис и Атеф, как я называю небедж, спят стоя — цепи, приковывающие их к кольцам в стене, очень коротки.
— Держись, Сешеп, — говорю я снова и снова.
Она улыбается мне разорванным ртом.
— Зачем? — говорит она. — Не выйти из горы. Нет неба. Пить мало. Заново умирать.
— Не умирать, — говорю я ей. — Будем жить. Долго жить. Пей и отдыхай, пока ты не наберешься сил порвать цепи.
Бока Сешеп дрожат, я не сразу понимаю, что это она смеется.
— Моя Мересанк, — говорит она. — Зато живая.
Мы едим посмертные подношения фараону — кунжутные кубики, засахаренный белок, финики без косточек — ненастоящие, из канак каемвас, но они насыщают. На третий день еда кончается, а Сешеп поднимается и рвёт цепи, свои и звероголовых Эб Шуит.