Они падают на колени, не могут стоять. Я растираю их маслом, пытаюсь размять затёкшие тела, разогнать их кровь. Они не умеют говорить, но плачут, как маленькие дети. У нас остался только кувшин крепкого вина, и мы все четверо напиваемся допьяна, потом спим.
Во сне ко мне приходит отец и долго смотрит на меня.
— Акер Анх, — говорит он мягко.
Я просыпаюсь и понимаю, что теперь могу видеть в темноте и слышать вибрацию горы.
Я складываю руки крест-накрест и вспоминаю мир, который когда-то показал мне отец.
— Я иду, — говорю я и развожу руки, разрывая ткань вселенной.
Рукам горячо, в голове у меня взрываются звезды, я чувствую тягучий ход времени и леденящее дыхание Малааха, он смотрит на меня сквозь пустоту миллиардами сияющих глаз, и его взгляд есть любовь, и сила, и воля, и жизнь вечная.
— Сешеп, — зову я, — Анубис, Атеф! Сюда!
Они столбенеют перед темнотой, разрезающей темноту, перед открытым мною окном в чужую ночь. Потом мы проходим в разрыв в теле мира и он закрывается за нами.
Из отцовской гробницы я уношу его светящийся посох, убивший его кинжал и впитавший его кровь набор для игры в сенет.
И память о нём.
Воздух здесь сладок, а люди красивы и смуглы.
Мы шли вдоль реки одну ночь и вышли к большому поселению почти на пятьсот дворов. Жители упали на колени и поклонились нам.
Через месяц воины другого племени, пришедшие завоевать первых, упали на колени и поклонились нам, их племя поселилось по соседству.
Их язык очень похож на наш, а цивилизация проста. Они не считают себя небтауи, не помнят, что пришли со звёзд. Но они верят в богов и их праматерь, рассказывают сказки и хоронят своих мертвецов на левом боку.
Они думают, что боги — это мы.
Я управляю ими, обучаю их писать иероглифы, строить красивые жилища для живых и усыпальницы для мёртвых, лечить болезни и рисовать картины.
И играть в сенеш.
Я зарисовываю звёздное небо и слежу за тем, как мир меняется со сменой сезонов. Великая река, которую называют Итеру, разливается дважды в год, а уходя, оставляет за собой жирную чёрную грязь, которая хорошо питает поля. Пиво здесь вкусно, а фрукты — сладки.
Сешеп живет во внутреннем дворе моего маленького дворца, который местные жители считают храмом. Когда ей хочется мяса, она охотится у края пустыни, убивает чисто и ест досыта.
Люди узнали, что она любит загадки, и странники приходят издалека, чтобы поклониться ей, посмотреть в зелёные глаза и неторопливо обменяться вопросами и ответами. Ходят слухи, что она пожирает тех, кто не смог отгадать ее загадок, но это редко кого останавливает, а Сешеп — очень забавляет.
Солнце здесь жёлтое, цвета ее шкуры, она жмурится на него, как кошка.
Мне кажется, она счастлива.
Анубиса и Атефа считают живыми богами, они живут в передних покоях дворца и принимают подношения — фрукты, жареных птиц, горький мёд пустынных пчёл.
Они стали очень сильны, когда мы строим дома и мосты, они вдвоем выполняют работу двадцати людей и переносят огромные тяжести. С каждым годом они растут всё выше, я уже едва достаю им до груди.
Я не знаю, счастливы ли они, и могут ли такие, как они, быть счастливыми.
Ночами я смотрю на яркие звёзды в чёрном бархатном небе над дворцом и думаю о своём брате Аха. Иногда — с ненавистью, иногда — с тоской, но чаще всего — со страхом.
Ведь мы с ним одинаковы, а значит, он тоже — Акер Анх.
И когда-нибудь он может это осознать и шагнуть вслед за мною в мой мир.
Я создаю сильное государство и обучаю армию.
Я буду готова.
♂ Пилигримы
Майк Гелприн
На подъезде к лос-анджелесскому аэропорту мы угодили в пробку.
— Опаздываете, сэр? — озабоченно осведомился таксист, молодой, вычурно стриженый парень, чёрный, как моя сущность.
Я не опаздывал никуда и никогда. Понятие «опоздать» смысла для меня не имело.
— Да, — сказал я вслух. — Времени нет совсем. Дойду пешком.
— Простите, сэр? — таксист явно решил, что ослышался.
Я протянул ему стодолларовую купюру.
— Сдачи не надо.
— Сэр, — таксист изумлённо потряс головой. — До ближайшего терминала ещё три с половиной мили, а пробка через четверть часа рассосётся.