Дом не выглядел лачугой, но был узок и очень неухожен. Дверь открылась нескоро. Мужчина, явный европеец, был очень худ и по самые глаза зарос неопрятной темной бородой. Он осмотрел их, подозрительно сощурившись.
— Я не вас ждал, — сказал он по-французски. — Чего вам?
— Я жила по соседству, — сказала Мэйли. — Давно. Пришла спросить про Саомин, вашу мертвую женщину.
Щека у француза дернулась, синие глаза сверкнули.
— Я жду важных людей, — сказал он. — Уходите.
Он начал закрывать дверь, но Присцилла выставила вперед ногу.
— Я заплачу, — сказала она. — Я хочу увидеть детей.
Француз облизнул губы.
— Англичанка? — сказал он. — Сколько заплатишь?
— Два фунта.
— Три, — ответил он и, дождавшись ее кивка, посторонился и пропустил их в дом.
Было грязно, в воздухе витал сладковатый дымный запах.
— Опий, — сказала Мэйли, увидев, что Присцилла принюхивается.
— Не ваше дело, — бросил француз, не оборачиваясь. — Эй, вы! Зое, Ирен!
Из-за невысокого бамбукового шкафа вышли две девочки лет пяти-шести, в простых хлопковых платьях, порванных и грязных. Молча встали посреди комнаты. Присцилла смотрела на них с бьющимся сердцем.
— Вот дети, — сказал их отец. — Давайте три фунта и о’ревуар.
Ирис сглотнула. Она смотрела на девочек, осиротевших по ее вине.
— Я бы хотела их забрать, — внезапно вырвалось у нее. — Я удочерю и воспитаю их. Вы, кажется, не сильно этим озабочены.
Француз расхохотался, запрокинув голову. Во рту у него почти не было зубов.
— Я бы с вами, мадам, поторговался, — сказал он, отсмеявшись, — но на этот товар уже есть покупатель. За ними вот-вот придут. Я много должен некоторым уважаемым китайцам, — он отвесил в сторону Мэйли шутовской полупоклон.
— Обратно за шкаф! — рявкнул он девочкам. Младшая вцепилась в сестру, та сверкнула из-под нечесаных волос такими же синими, как у отца, глазами.
— Постойте! — сказала Присцилла. — Сколько вы хотите? Кому вы их собираетесь продать?
— Тут уже дело не в деньгах, — пожал плечами француз. — Говорю же — много задолжал. Если не отдам, китайцы меня на стейк тартар порубят, причем не торопясь.
— Выбор между болью и грехом, — пробормотала Прис. — Зачем им дети? Что с ними будет?
— Откуда я знаю? — огрызнулся он. — Может, тоже удочерить кто хочет. Они вон, на вид почти белые.
— Когда чуть подрастут, в бордель заберут, — сказала Мэйли. — Тут много, есть с совсем молодыми.
— Ну может и так! — крикнул француз. — А мне что делать теперь? Уходите!
— Саомин, — позвала Присцилла. — Саомин!
По стенам прошла рябь. Француз в ужасе огляделся. Темная фигура накрыла его, вобрала в себя, он задушенно закричал.
— Выходите на улицу, — сказала Присцилла девочкам. — Мэйли, выведи их.
— Это тень мамы? — спросила по-французски младшая девочка, показывая на темное облако. — Мама!
И она рванулась через комнату прямо в жуткую черноту. Стон прошел по дому, тень распалась, ушла затихающим всхлипом.
Француз сидел на полу, на лице у него сочились кровью глубокие царапины. Он обнимал дочь и плакал. Протянул руку, позвал: «Зое!» Вторая девочка тоже бросилась в его объятия. Он крепко сжал их и поднял глаза на Присциллу.
— Забирайте их и уходите.
— А вы? — спросила Прис. Он невесело усмехнулся.
— Я буду мертв к утру. Или к концу недели. В лучшем случае — года. Забирайте их и храни вас бог.
В отеле портье с удивлением проводил глазами даму, вышедшую на прогулку в одиночку, а вернувшуюся со служанкой и двумя детьми.
Девочки сидели в в большой эмалированной ванне, как две лохматые куклы, все в синяках, царапинах и въевшейся грязи. Стоя на коленях у ванны, Присцилла расстегнула свои рукава, чтобы не замочить, и при виде ее покрытых подживающими ранками рук девочки наконец проявили интерес.
— С тобой это сделали, потому что ты плохо себя вела? — спросила Зое.
Присцилла кивнула.
— Мама-тень сказала, что ты хорошая, — тихо сказала Ирен.
Присцилла разрыдалась, обняла их сразу обеих — мокрых, грязных, еще почти чужих, но уже прорастающих в ее сердце чувством горячим, острым, нерассуждающим, как в ту минуту, когда, истекая кровью после родов, она прижала к груди крохотное тело своей дочери, и больше никогда ее не увидела.
— Я буду вас очень любить, — пообещала она.
Девочки спали на большой кровати под москитной сеткой, когда Мэйли вернулась, отдала Присцилле чуть полегчавший кошелек и разложила на диване несколько красивых детских саронгов, и один взрослый — красный, как кровь, из плотного шелка с золотым шитьем.