— Эй! — крикнул археолог. — Это адское пойло, но оно моё! Что вы делаете?
Я показала ему пустую флягу, достала нож и приложила лезвие к запястью.
— Кровь Ра, — сказала я. — Я — летумке, она течет в моих жилах. Я знаю, что она значит для вас. Я наполню и отдам вам эту флягу, если вы взорвете стену в пещере.
Красавец побледнел сквозь загар, задохнулся, облизнул губы.
— Миледи, — сказал он, не сводя глаз с моего ножа. — За такую плату мы вам гору до основания сроем. Подождите всего минуту, я быстро ребят соберу, — и он бросился бежать, придерживая одной рукой шляпу, другой — хлыст на поясе. Площадку он пересёк в три мощных, невероятно длинных прыжка.
— Через «Ра» пошёл, — усмехнулась Янка. — Ну ты даёшь, Тань! Кровь!
И тут же забеспокоилась.
— Слушай, а они не нападут? А то свяжут тебя и будут себе цедить по фляге в день.
Я усмехнулась и перехватила свой тяжелый металлический посох в другую руку.
— Нет, — сказала я самоуверенно, как очень отрадно говорить и чувствовать в шестнадцать лет. — Все будет честно.
После трёх взрывов пещера стала куда шире, теперь по ней, наверное, можно было проехать на мотоцикле. Всё было покрыто слоем каменной крошки, воздух пах серой. Янка остановилась, дрожа и глядя в полумрак впереди, туда, где нить её жизни завязывалась узелком с жизнью другого.
Я шагнула к ней и взяла её ладонь своей забинтованной рукой.
— И если есть порох, дай огня, — тихо сказала я.
— Вот так, — эхом откликнулась Яна. — Вот так.
Рука в руке мы вошли в пещеру убийцы.
Мой фонарик лежал на полу, я подняла его и пошла рассматривать картинки на стене. Снимков было много, они были чёрно-белые, в старинных рамках, на которых белели таблички с подписями.
«Мои разлюбезныя супруга и дочь» — строгая женщина с высокой прической сидела на стуле рядом с девочкой-подростком примерно Янкиного возраста. Девочка мрачно смотрела в объектив. Я замерла. Я узнала её, несмотря на странную прическу и платье. Я узнала и женщину — она работала в гарнизонной библиотеке и пару раз отчитывала меня за задержанные книги. Я обернулась — я знала, знала эту синюю машину!
Прапорщик дядя Юра Орехов очень гордился ею, мыл её во дворе своего дома каждые выходные, а когда мальчишки играли в мяч, выходил на балкон с сигаретой и следил, чтобы игра велась на достаточном удалении от его драгоценной «шестёрки».
У него было круглое улыбчивое лицо, оттопыренные уши, на самодеятельных концертах он играл на гитаре песни Высоцкого… Я стояла у стены, замерев, не веря, в трансе, пока Янка не позвала меня.
— Таня, — сказала она напряжённо. — Таня, что… это? Кто это?
Тёмная форма у стены оказалась огромной клеткой. Забившись в её дальний угол, на нас смотрел мальчик лет шести, худой, большеглазый, одетый в какое-то полусгнившее рваньё. Я присела у прутьев.
— Сука! — внезапно выкрикнул мальчик с ненавистью. — Ты чего тут, а? А ну пошла отсюда, тварь!
Я повернулась к Яне, которая смотрела на мальчишку с ужасом и отвращением.
— Это его внутренний ребёнок, Яна. Он держит его здесь, запертым в том месте, из которого он убивает. Погоди-ка…
Я повозилась с большим замком. Он был очень ржавым. Мальчик бегал по клетке и плевался ругательствами. Яна зажала уши и отошла.
— Отойди подальше, — сказала я мальчишке, достала пистолет, прицелилась, выстрелила и потянула на себя развороченную дверь клетки.
— Выходи, — сказала я. — Ты свободен.
Мальчик смотрел на открытую дверь с ужасом.
— Сссука, шалава, тварь, — сказал он наконец.
Я вздохнула и пошла по пещере дальше. На стене висела красивая гитара, на верстаке рядом были кучей свалены струны, лежали недокрашенные модели самолётов и паяльник.
Яна смотрела на гитару и на её шее сочилась кровью узкая багровая полоса.
— Струна, — сказала она. — Душит и режет одновременно… Где там этот уродец мелкий?
Она дернула с верстака нейлоновую струну и бросилась к клетке с мальчишкой. Он только-только выбрался из-за двери, бочком, низко приседая, как обезьяна.
— На гитаре играть любишь? — закричала она и перетянула его струной, как плетью, воздух взвизгнул, обожженный её яростью.
— Яна, нет! — вскрикнула я. Мальчишка застонал, упал на пол, скорчился, закрывая лицо и поджимая колени к груди.
— Мама, не бей! — завизжал он. — Мамочка, не бей больше! Юра будет хорошим, Юра постарается, мамочка! Не бей!
Янка несколько секунд смотрела на него, потом села на пол рядом и разрыдалась. Мальчишка затих, потом тоже заплакал, негромко и жалобно. Я смотреть не могла, как они плачут — у самой горло сжимало — и отошла.