На следующее же после свадьбы утро сэр Джон на радость младшим потомкам переписал завещание. Старший же потомок вместе со своей белошвейкой погрузился в запряжённый четвёркой наёмный фургон и с наказом впредь не возвращаться отбыл из отчего дома прочь. В дикую глушь и захолустье. Другими словами, в Корнуолл, где в приятном соседстве со старым кладбищем на краю болота пустовало принадлежащее роду Ходжесов поместье под названием Дубки. Ветхое, невзрачное, неухоженное, славы и дохода не приносящее.
Об этих событиях я, впрочем, узнал гораздо позже…
Ах да, позвольте представиться: Гарри Толстун, гном. Полагаете, у гномов таких имён не бывает? Вы абсолютно правы. Скажу по секрету: не только имён, но и самих гномов не бывает как таковых. Возможно, конечно, когда-то и были, да все вышли. А скорее всего, мы обычная несуразная выдумка из тех, на которые так горазды люди.
Да-да, я уже понял, что необходимо объяснить, откуда же тогда взялся я. Всё крайне обыденно: я особенный гном — садовый. И не какой-нибудь там современный фаянсовый болванчик из Китая, а ценное изделие из терракоты, изготовленное полтора века назад в Тюрингии, в мастерской рыжего шваба по имени Филип Грибель. Ручная, между прочим, работа. Так что мне уже, как вы наверняка догадались, полтораста лет, и ничего удивительного — люди уверяют, что гномы живут долго. А что до имени — так Гарри Толстуном меня назвала Дженни, дочь Ричарда и Эмили Ходжесов, белобрысая и голенастая егоза, которой меня подарили на шестой день рождения.
— Видишь ли, дорогая, — оправдывался перед женой Ричард, осадив у калитки недовольную жизнью старую клячу, впряжённую в скрипучую телегу с соломой, — детские игрушки нам пока не по карману. А этот, — Ричард разворошил солому и выудил из неё меня, — достался за бесценок — старый лорд Честер преставился, поместье пошло с молотка, и…
— Боже, какой урод, — глядя на меня, схватилась за щёки Эмили. — Дорогой, мне кажется, ты совершил большую ошибку. Он испугает нашу малышку.
— Это что, пугало? — подскочила к родителям лёгкая на помине и ничуть не испугавшаяся «малышка». — Ой, какое страшенное. Это мне, да? Мне? Ох! Какое чудесное, замечательное пугало!
Что ни говори, люди бывают до изумления глупы и противоречивы, причём вне всякой зависимости от возраста.
Ричард Ходжес откашлялся и торжественно заявил:
— Это гном. Он будет охранять сад.
— Но у нас же нет сада, — встряла Эмили, с тоской оглядев заросшее бурьяном пространство между рассохшимся крыльцом и покосившейся оградой. — У нас только пни от дубков.
Ричард смутился.
— Сад у нас, может, ещё будет, — промямлил он. — Мне вот-вот достанется место мастера на оловянных копях. Мы тогда поднакопим деньжат…
— А что он ещё умеет? — оборвала несбыточные родительские мечты Дженни.
— Да вроде бы больше ничего.
Если бы я мог говорить, то непременно сообщил бы Ричарду Ходжесу, какой он болван.
«Садовые гномы умеют приносить счастье, — уверял покупателей рыжий шваб Филип Грибель. — Такое у них, у гномов, хобби».
Я, правда, не знал, как буду приносить счастье, но Грибелю верил. А кому, спрашивается, верить, как не собственному создателю?
— С днём рождения, милая, — подвёл итог Ричард, водрузив меня на постамент в десяти шагах от прохудившейся калитки и приладив мне в руки терракотовую лопату. — Теперь этот гном твой. Как ты его назовёшь?
Тогда, без малого полтора века назад, я ещё не был столь мудр, осторожен и осмотрителен, как сейчас. Поэтому, едва хлопотавшая вокруг меня весь день Дженни, наконец, улеглась и в доме задули свечи, я слез с постамента и с энтузиазмом двинулся исследовать свои новые владения.
Вскоре энтузиазм заметно усох, потом завял, а затем и вовсе сошёл на нет. Ни пруда с кувшинками, ни гиацинтовых грядок, ни розовых кустов, как у покойного лорда Честера, на задворках не оказалось. Не оказалось там даже примитивной беседки, а об оранжерее, садовом дворике и конюшне в Дубках, похоже, и не слыхали. Там, где положено находиться нарядным клумбам, пырей воевал с чертополохом, вместо пруда красовалась крытая досками выгребная яма, а коновязь заменял щелястый сарай с той самой недовольной жизнью старой клячей, на которой я прибыл.
Это было ужасно. Это было отвратительно. Я угодил в неволю, в тюрьму. Будь садовые гномы способны перемещаться за пределы ограды, я бы немедленно из этих Дубков удрал. Пускай даже сгинул бы в соседнем болоте — всё лучше, чем приносить тут счастье. Да и как, спрашивается, его приносить в столь каторжных условиях?