Ничего у меня не вышло, я вздыхала ветром, плакала дождями, росла из земли гибкими молодыми деревьями, но на самом деле — ждала в полутьме.
Он приехал на крепком, хоть и не новом, джипе с грузовым кузовом.
Как только остановился, из кузова тут же спрыгнула здоровенная овчарка, спугнула лисицу, крепко спавшую в моем амбаре, с веселым лаем погнала ее к реке.
Мужчина стоял, уперев руки в бока, рассматривал старые строения и ржавый хлам вокруг с видом хозяина, готового взяться за новое дело.
Молодой — под тридцатник. Крепкий, загорелый, веснушчатый. Джинсы, клетчатый свитер — ох, неужели это — нынешняя мода? Взгляд умный и цепкий. Все осмотрел, сам себе покивал. Наверняка сносить решил, что же еще тут делать?
— Черчилль! Черчилль!
Пес-премьер министр прибежал, смешно вывалив язык.
— Давай в машину! Хоп!
Но Черчилль принюхался к амбару, заскулил. Человек потрепал его по голове, взял за ошейник. Пес потянул его в амбар, ко мне.
— Ну чего, чего там? — спрашивал он у собаки, а когда увидел, чего, ахнул и замысловато выругался.
— Вот это да! — крикнул он. — Ох, красавица какая! И в каком хорошем состоянии!
Это меня порадовало, как машина я действительно сохранилась великолепно.
Но когда он заглянул внутрь, и увидел, какая я там сижу — совсем не такая уже красавица и в состоянии, прямо скажем, так себе — то заорал, побежал наружу, поскользнулся и хорошенько выкупался в грязи.
Черчилль обнюхал меня, неодобрительно гавкнул и бросился к хозяину, который уже выбрался из лужи и сидел с ней рядом, пристально глядя внутрь амбара.
— Ох, — сказал он. — Ох. Что же делать?
О сути своих колебаний он рассказал мне на следующий день, когда приехал без полиции и без собаки, зато с брезентом, лопатой, топором, коробкой инструментов и канистрой горючего.
Начал он издалека, присев рядом с открытой дверью машины, закурив и мрачно глядя на то, что осталось от меня-человека.
— Ферма эта разорена, — сказал он, выдувая дым из носа, чего я всегда терпеть не могла. — Знаешь, за сколько я ее купил, когда умер старый Саймон Ли? За пятьдесят тысяч. Залог взял, зная, что банк меня обирать тут же начнет. Понимаешь, мечта у меня с юности — сельское хозяйство. Новые технологии. Теплицы, молочка, сеять под пленку… Индеек хочу разводить. Денег на переоборудование нужно море. А знаешь, сколько эта твоя БМВ сейчас стоит?
Я не знала. Но ведь он мне сейчас скажет, к гадалке не ходи.
— Сорок тысяч, черт, сорок тысяч фунтов, даже если через людей продать, без документов! Почти как вся моя чертова раздолбанная ферма! Но если я к тебе сейчас вызову полицию… Расследование, экспертизы, форензикс, машину по винтикам разберут, хрен я ее увижу…
Он докурил, достал из кармана толстые резиновые перчатки, расстелил у машины брезент.
— Ты же так давно мертва, — сказал он просительно. — Ну какая уже разница, кто тебя убил, а? А мне не для удовольствия надо, а для дела!
Он споро вытащил мои останки из машины — я действительно была мертва очень давно и не доставила ему особых неприятных ощущений, тем более, что с самим фактом моей смерти он уже очевидно смирился. Завернув кости в брезент, он тщательно осмотрел все сиденья, снял пассажирское и сжег его у амбара, порубив на дрова упавшую дощатую дверь и часть навеса. Вырыл неглубокую могилу под молодым кленом у реки, похоронил меня, набрал камней и обложил ими могилу.
— Прости, — сказал он. — Я буду тебя поминать. Кем бы ты ни была.
Еще через несколько дней он приехал на эвакуаторе и, попрыгав и попотев пару часов, в одиночку загрузил на него мое второе, металлическое тело, которое я теперь ощущала собою куда сильнее, чем старые рассыпавшиеся кости.
Укрыв меня брезентом, он долго куда-то ехал, а доехав, звонил по телефону и разговаривал у открытого окна.
— Да. Да. Наличными. Как тридцать две? Сорок! Нет. Нет. Ну ты сука! Ладно, тридцать пять.
А я радовалась, что наконец вырвалась из амбара, и хотя фермерский дом стоял на самом краю крохотной деревушки — я могла дотягиваться до людей, видеть их, пытаться угадать, кто они, что любят, чем живут. Слушать их музыку, их разговоры, их дыхание. Если бы мое машинное тело реагировало так же, как мое человеческое, автомобиль на эвакуаторе мелко дрожал бы от предвкушения.