Отремонтировали меня быстро — торопились успеть к ежегодному фестивалю классических авто, в конце которого проводился аукцион.
Мне, стоящей на помосте, так аплодировали, как до этого лишь раз в жизни — на премьере «Одиночества павлина», после которой меня включили в список «Пяти самых многообещающих молодых актрис 1966 года».
Мда. Не все обещания и многообещания исполняются.
По внешнему виду и поведению моего нового владельца я пыталась угадать, кто он. Высокий, в возрасте, но крепкий, в строгом кепи и твидовом костюме. Не курил, вел меня аккуратно, на пределе положенной скорости. Вытянутое лицо с большим носом, поджатые узкие губы… Я бы предположила — аристократ.
Мчаться по дороге было очень приятно, на долгих отрезках дороги возникало щемящее чувство полета, особенно когда сразу с холма. Я это ощущение помнила из прошлого, был один мальчик-осветитель, когда я только начинала и играла роли вроде «улыбчивая девушка в автобусе» или «гуляющая № 2». Массовка, в общем, но уже с упоминанием в титрах. Так вот — был он меня младше на три года, индус. Но когда мы раздевались и ложились в постель — или когда он целовал меня в проулках студии, где-нибудь в междустенье картонного Камелота — и сжимал мое тело, и таранил его своим… Тогда я тоже летела, как летела сейчас, и наслаждение раскручивалось, как праща, и запускало меня в открытый космос. А больше так никогда ни с кем не было.
Зато сейчас, когда мои колеса наматывали быстрые асфальтовые мили, а спину прижимал августовский ветер — так было каждую секунду.
Меня поставили в огромный гараж, где был припаркован еще с десяток прекрасных старых машин в абсолютно сияющем состоянии. Радость оказалась недолгой, я тут же стала дешевой замарашкой, щекастой дурочкой, явившейся на бал в плохо перешитом мамином платье. Там были Мерседес Галлвинг, и Босс Мустанг, и сияющий, алый, как страсть, Астон Мартин шестьдесят четвертого года, на который я тоже в свое время очень облизывалась, но херр Флейшер бы не потянул.
Я стояла, замерев, изнывая от желания страсти, от потребности мчаться по дороге, казаться себе живой. Но все оказалось не так плохо — через пару недель вместе с тем, кто меня купил, в гараж вошел его кареглазый молодой сын, невысокий и улыбчивый.
— Поздравляю, Джим, — сказал ему отец. — Мы гордимся тобою. Получить такую работу сразу после Кембриджа… Ты молодец, сын!
И вручил ему мои ключи.
Джим водил уверенно, крепко.
Часто превышал скорость, попался лишь однажды за пять лет, и то умудрился уболтать полицейского — приземистого мрачноватого здоровяка. Тот пожурил нас, покачал головой и отпустил, мы уехали, а он смотрел нам вслед со странной тоской во взгляде.
У Джима была герлфренд, Кейти. Круглолицая, близорукая, с очень короткими ногами и руками, она очень любила Джима. Когда он оставлял ее одну в машине, она тут же прихорашивалась, быстро подкрашивала губы и пудрила нос, чтобы не блестел. Она с тоскливой завистью смотрела из моего окна на проходивших мимо лондонских модниц с изящными длинными ногами и начесанными по моде гривами волос. У нее были редкие волосы, она их стригла коротко. Ей казалось — Джим любил и хотел бы ее куда сильнее, если бы она была такой. Он любил бы ее с такой же страстью, как она — его.
Джим был с нею ровен. Они встречались трижды в неделю, ужинали в каком-нибудь дорогом ресторане — Джим работал инвестором в крупном банке. Иногда ездили в театр, часто — в кино. На прощание Джим ее аккуратно целовал, и раз в неделю поднимался к ней на пару часов, ночевать никогда не оставался.
Меня он любил сильнее. Мы часто ездили кататься, я и он. Джим опускал верх, и мы мчались, мчались из тесного Лондона — на север, на запад, с белым утесам, к зеленым полям, мимо древних курганов.
Тогда мне казалось — он был счастлив, только тогда, только со мной.
Мы ездили на большую вечеринку в Кембридж, встречу выпускников.
После Джим сидел в машине со своим старым товарищем, с которым они вместе с двенадцати лет учились в частной школе, а потом в университете. Они почти не разговаривали, просто сидели рядом, смотрели, как под набережной в свете фонарей течет река Кам, передавали друг другу бутылку джина, который пили неразбавленным прямо из горлышка. Товарищ Джима был очень смугл и светлоглаз, с чувственными губами и высокими скулами. Когда их пальцы на мгновение соприкасались на бутылке, оба вздрагивали.
— Я решил жениться, — сказал товарищ. — Через полгода. Она очень красивая. Ее зовут Памела. Приедешь на свадьбу?