Кожа Лаймы в который раз поменяла цвет с бледно-песочного на золотой, лигирянка потёрла виски ладонями.
— Ты чувствуешь, что начинаешь влюбляться в меня?
— Не знаю, — Олесь растерянно посмотрел Лайме в глаза. — Я привязался к тебе. Мы уже больше года вместе. Я спешу к тебе, когда заканчивается вахта. Знаю, что ты меня ждёшь. Мне нравится твоя стряпня, нравится, как ты двигаешься, как улыбаешься, нравится твой голос.
Олесь осёкся и посмотрел на выключенный транслятор.
— Ещё мне нравится лигирянский, — добавил он. — Никогда не думал, что так быстро его выучу. Нет, я, конечно, косноязычен, но…
— Мы можем говорить на английском. Хотя я не так быстро учусь, как ты. Или на обоих языках вперемешку. Это не так важно, Олесь. У меня есть просьба к тебе.
— Да? — улыбнулся Олесь, подумав, что Лайма собирается просить его о чём-то впервые за всё то время, что они вместе.
— Ты говорил, что через восемь месяцев по времени корабля мы прибудем на место, так?
— Так, — Олесь улыбнулся вновь. — Там у нас будет месячный отпуск. Ох, и оторвёмся же. Свежий воздух, солнце, земля под ногами. Люди.
— Люди, — повторила Лайма. — Когда мы окажемся там, отпусти меня.
— Что?! — изумился Олесь. — Как это «отпусти»?
— Просто брось. Так, как бросают женщин в вашем мире.
— Что за дичь? — ахнул Олесь. — Почему?
С минуту Лайма молчала.
— Вериль начался, — сказала она, наконец. — Наши мужчины, когда берут женщину за себя, знают, чем он заканчивается. Но идут на это потому, что так повелось в нашем мире.
Олеся передёрнуло. Он ошеломлённо потряс головой, слова Лаймы звучали зловеще.
— Чем же заканчивается вериль? — с досадой спросил он.
— Ты не поймёшь.
— Так объясни мне.
— Я не могу. «Верилю» нет объяснений. Ни на одном языке.
Олесь нервно заходил по каюте. Остановился.
— У меня нескромный вопрос, — сказал он. — Мне раз за разом становится лучше с тобой по ночам. А тебе со мной?
— И мне.
— Но я не изменился, я такой же, возможно, не слишком умелый. Получается, что изменилась ты. Вопрос: почему?
Кожа Лаймы стала цвета червонного золота.
— Это вериль, Олесь. Мы уже вступили в него. Но зашли ещё не слишком далеко. Ты отпустишь меня?
— Нет, — сказал Олесь твёрдо. — Не отпущу. Что бы этот вериль ни означал. Плевать я на него хотел.
— Напрасно, — прошептала Лайма. — На вериль плевать нельзя.
— Снова здорово, — буркнул Шандор. — Наши истории развиваются параллельно. Аолла тоже едва не каждый день талдычит мне про вериль. И просит её отпустить.
— Похоже на то, что этот вериль угрожает тем, кто в него вступает, — произнёс Олесь задумчиво. — Неясно только чем.
— Я никакой угрозы не ощущаю, — пожал плечами Шандор. — Девочки нервничают, это бывает. Мы ведь купили их, а по сути — взяли на четыре года в аренду. Вот они и думают о том, что будет с ними, когда станут больше не нужны.
— А ты как считаешь?
Шандор рубанул воздух ребром ладони.
— Никак, — сказал он угрюмо. — Ты меня знаешь: я циник, и к бабам отношусь соответственно, будь эти бабы хоть трижды красавицы с чуждым геномом. Но тут что-то особенное, сам не пойму что. Аолла, конечно, славная девочка, но во Вселенной живут миллиарды ничуть не хуже. Видимо, я всё-таки привязался к ней, хотя привязываться вовсе не думал. Что поделаешь, в наших-то обстоятельствах. Однако держаться за её юбку я точно не собираюсь.
Продолжать разговор Олесь не стал. Он тоже привязался к Лайме и проводил в её обществе всё свободное от вахт и бортовой рутины время. Он с удовольствием болтал с ней, дурачился, шутил и смеялся лигирянским шуткам. Обменивался историями, обсуждал древние и современные фильмы. Иногда отключал гравитационную установку, и они, держась за руки, летали в невесомости.
Разница в образовании сгладилась и стала незаметной. Олесю часто казалось, что лигирянка в интеллектуальном плане больше не уступает ему. Иногда он отчётливо чувствовал, что Лайма в следующую секунду скажет или сделает, и неизменно угадывал. Сначала Олесь удивлялся неожиданно открывшимся способностям к ясновидению, потом перестал. В конце концов, он прожил с Лаймой бок о бок без малого два года и за это время достаточно хорошо её изучил.
За месяц до расчётной даты прибытия Олесь обрезал палец, зацепившись за зазубренную скобу в трюме, когда проводил плановую инспекцию груза. Вернувшись в каюту, он обнаружил, что палец у Лаймы также залеплен пластырем. Тот же, что у него — указательный, на правой руке.