Дома еще не ложились. Женщины сидели на кухне, разговаривали о событиях, которые никогда не могли им наскучить. Когда Никифоров вошел, они замолчали, и он понял, что говорили о нем. Взглянув на унылое лицо Никифорова, теща добродушно-осуждающе (ему казалось, она нарочно разговаривает с ним этим неприятным тоном) посоветовала:
— Ты должен уделять жене больше внимания. Гляжу на вас — молодые люди, а такие кисляки. Свези ее в Москву, сходите в Большой театр, в кино… Можно в ресторан.
— В ресторане обхамят, — сказал Никифоров, зевая. — А в Большой билеты продают иностранцам. — Он потрогал чайник на плите, потом заглянул в заварной чайник, долил туда воды и стал пить из носика.
Лена взяла из сушильного шкафа чашку, поставила на стол.
— Ну и кончится тем, что ты потеряешь жену, — сказала Мария Макаровна.
— Мама! — окликнула Лена.
— А что «мама»? Это только он думает, что я ему враг. А я знаю, что зять у меня честный, умный, порядочный. Я всегда говорю, что думаю. Но вы все время какие-то одинаковые. Ну, пойдите погулять, что ли! Нельзя же так!..
— Спать пора, — сказал Никифоров. — Устал я. — И, посмотрев на Лену, спросил: — Или погуляем?
— Ты, правда, хочешь? — не поверила она.
— Ну, а что тут такого? — ответила за него Мария Макаровна. — Ты же не на службу его ведешь!
— Семья — это и есть род службы, — заметил Никифоров. — Идем, Лена.
В коридоре она остановилась перед зеркалом и тихо вздохнула:
— Я ведь знаю… Скоро ты меня разлюбишь.
Никифоров собрался было отшутиться, но почему-то шутить было неловко.
— Ты хорошая, — сказал он, взяв ее за плечо.
— Нет, некрасивая, толстая. Только такой, как ты, не заведет любовницу. Ты еще хоть капельку меня любишь?
Вышли во двор. Стояла полная луна, глаза у Лены блестели. Никифоров видел, что жена настроена на долгий разговор, и ему стало скучно. Светлела деревянная дорожка. Лена оступилась, взмахнула рукой и шагнула на грядку. Выбравшись, она села на скамейку, Никифоров не стал садиться, держал руки в карманах. Вверху потрескивали ветки дуба.
— У тебя неприятности? — спросила она.
— Нет, все нормально. А у тебя?
— Тоже нормально. Почему ты мою мать не любишь?
— Это у нее спроси, — сказал Никифоров. — А в общем, у нас нормальные отношения. Просто она привыкла на стройке мужиками командовать, а я не люблю, когда мной командуют.
— И еще война.
— Да, война, — согласился Никифоров. — Круглая сирота, медсестра, прораб — тяжеловато для женщины.
— У нас с тобой тоже, «в общем, нормальные отношения»? — спросила Лена. На мгновение ему почудилось, что она знает о Полетаевой; знает — не знает, но почувствовала, может быть, еще раньше, чем он случайно повернул к чужому дому.
— Нормальней не бывает. — Никифоров засмеялся в ответ на ее вызов. На объяснения не было сил, ему было страшно представить, как она расплачется, просидит полночи на кухне, где будет писать ему письмо, в котором скажет, что он свободен, может распоряжаться собой как угодно, что она не навязывается ему…
— Лена, я хочу с тобой посоветоваться, — сказал Никифоров. — У меня… Я тебя прошу не надевать эту драную кофту! — неожиданно произнес он. — Ты в ней старше на десять лет.
Он собирался рассказать о том, как Губочев пытался вывезти запчасти, но из-за этой старой кофтенки, которую он когда-то купил в Тольятти, рассказывать расхотелось.
— Ты меня упрекаешь? — обиделась она. — За что? Сколько ты зарабатываешь? Мы же все съедаем. А кофта не драная, а старая. И я привыкла носить вещи долго. Наоборот, ты радоваться должен.
— Значит, денег нам не хватает? — задумчиво произнес Никифоров. Видно, придется воровать.
— Глупости! Ты думаешь, что я жадная, много хочу, в кои веки вышли погулять, а я о деньгах?
Он вздохнул, сел на скамейку и запрокинул голову. Сквозь листья мерцали звезды. «Где-то там, должно быть, тоже сидят на скамеечке муж с женок, мелькнуло у Никифорова. — А если не там, то где-нибудь на соседней улице. Сидят, что-то выясняют. Всю жизнь будут выяснять и ничего не выяснят».