— А это как называется? — Женщина присела и сорвала маленький голубовато-фиолетовый цветок.
— Герань луговая.
— А вот это незабудка! — показала она. — А это иван-да-марья! Улыбаясь, она поглядела на него снизу вверх. — Правильно?
— Правильно. — Он присел рядом. — А это что? — Наклонил стебель короставника.
Она прикрыла глаза и покачала головой.
— А это? — Коснулся желтой чашечки лютика.
— Лютик! — сказала она.
— А это? — Показал на кукушкины слезы.
Она снова покачала головой.
— Вы не знаете родной природы, — строгим голосом вымолвил Никифоров. Садитесь. Двойка.
— Ну, еще что-нибудь спросите, — сказала она. — Хотите я венок сплету? Из нивяников.
Она села на траву, юбка на бедрах натянулась, оголив колени. Поправив подол, она поджала под себя ноги, выбрала шесть цветков и стала вязать их жгутом, быстро работая пальцами.
Никифоров сел, поднял голову к небу и смотрел на облака.
— Знаете, что я вспомнил? На языческой Руси посылали к предкам посланников: приносили жертвы. И не только на Руси, везде… И их украшали венками из цветов. Цветок — это знак бесконечной жизни.
— Значит, венок — символ жертвы? — спросила она.
— Скорее, знак предкам.
— Ну, вы самый настоящий язычник!
— Язычник, — согласился Никифоров.
Он привстал, подвинулся к ней и опустил голову на ее колени. Полетаева просунула руку под его затылок, приподняла и убрала с юбки остатки ромашек. Он не знал, сбросит она его голову или снова опустит себе на колени. Они смотрели друг на друга, потом она отняла руку и стала доплетать венок.
Он видел сдвинутые темные брови, опущенные уголки рта, голубовато-зеленые жилки на открытой шее. Она подняла руки и надела на себя венок. Он зажмурился, слыша, как бьется в ее коленях кровь, как она дышит и как ее голос звучит сквозь стрекотание певчих кузнечиков: «Ты же знаешь, что потом наступит пустота. Я этого не хочу. Этого не будет, ибо наше время случайно и пора возвращаться».
Он открыл глаза от ее прикосновения.
— Все-таки очень жарко. Еще немного — и солнечный удар, — сказала она.
— У меня уже солнечный удар.
— Все мужчины, как маленькие дети. Неразумные и хитрые.
Никифоров рывком встал, протянул ей руку и помог подняться. Он задержал горячую сухую ладонь, потом она ускользнула. Полетаева повторила:
— Неразумные и хитрые.
— А русалки с венками заманивают неразумных язычников в омут.
Они вернулись к машине. На раскаленной вишневой эмали, как в гладкой воде, отражались их фигуры.
Пока ехали по лесной дороге, Полетаева не сказала ни слова, только отрывала белые крыльца лепестков и бросала в окно.
Никифоров вспомнил, как шел мимо ее дома и как почему-то было стыдно. Только что она была совсем близко, и он касался ее тела. Он подумал, что даже не пытался ее поцеловать. Ему показалось, что она ждала этого. «Она порядочная женщина, — сказал себе Никифоров. — Она ждала, что я просто ее поцелую. Не замечу ее неуступчивости и поцелую». Он не жалел, что не решился. Нечего было себе лгать: он знал, что такое короткая связь, какую пустоту и злобу дарит она. Могло быть, а не случилось. И это не случилось тоже связывало их.
— О чем ты думаешь? — спросил Никифоров.
— О том же, что и ты.
— Тогда ты ведьма… Хотя недавно была русалкой.
— Нет, я не русалка и не ведьма. Просто замужняя женщина. Есть у меня муж. Правда, он сейчас в отъезде. Муж — хорошая защита от случайных знакомых.
— По-моему, тебе не нравится, что ты говоришь.
— Это тебе не нравится. А я иногда напоминаю себе, что я мужняя жена.
— А когда он вернется?
— К Новому году.
— Ну это скоро. Сейчас липы цветут, лето под горку пошло. Новый год совсем скоро.
— Скоро… И будем все начинать сначала… Ну, хватит! Не надо об этом. Расскажи лучше о себе.
— У меня все хорошо.
— Так не бывает.
— Почему не бывает? Сын не болеет, жена не пилит, с тещей нейтралитет. И на работе все в порядке: обещали снять только к концу года.
— Тебе тоже не нравится, что ты говоришь.
Они подъехали к санитарной станции. Полетаева отдала акт. Никифоров увидел, что цвет ее глаз похож на лесную герань. Она надела себе на голову венок, улыбнулась и, уже выйдя, сказала:
— Будь умницей. Все будет хорошо.
Он смотрел, как она уходит свободной прямой походкой, и испытывал глубокое одиночество.