Посреди заброшенной кухни неясно просматривалось огромное хрупкое сооружение — нечто собранное на скорую руку из старых упаковочных ящиков, этакий дом внутри дома.
— Подождите!
Шэрон нырнула куда-то в недра сооружения. Зажгла спичку. Родились два огонька.
— Теперь можете зайти.
Когда я протиснулся внутрь, она была молчалива и торжественна. Морская синева ее глаз напрочь растворилась в жутком мраке.
— Никто никогда не делал этого раньше. Кроме меня… Это Амагоя. — Она немного подумала и, явно опасаясь, что я окажусь недостойным правды, добавила: — Конечно, это не игра в «воображалки».
Это была игра и не игра. Дно перевернутого ящика изображало собой алтарь. На импровизированном престоле (полка над ящиком) лежало то, что всякий принял бы за тряпичную куклу.
— Амаг, — Шэрон кивнула на куклу, — просто образ, привыкший быть куклой. Куклы — это так по-детски, не правда ли?
— Возможно, но фантазия — всегда реальна. То, что находится внутри твоей головы, не менее реально, чем то, что окружает тебя снаружи. Просто это другой тип реальности, вот и все.
Две горящие свечи стояли в карауле, оберегая предметы, лежащие на ящике-алтаре. Обтрепанная мальчишеская кепка, перочинный нож, серебряный доллар.
— Я и в самом деле единственный человек, кто видел это, Шэрон? А Анжело?
— О нет! — она была потрясена. — Амагоя — это я, когда мне одиноко. И теперь вот вы… Потому я и заставила вас поклясться. Ну потому, что вы не смеетесь, когда это нельзя.
Увы, Дрозма, мне пришлось прожить триста сорок шесть лет, чтобы услышать в свой адрес столь значительный комплимент.
— Доллар. Он получил его как школьную премию и подарил мне на счастье. Перочинный нож, потому что я хотела и он сказал: «Держи!»
Слышали бы вы то выражение, с каким она произнесла местоимение «он»!..
— Кепку он просто выбросил.
Любые комментарии были сейчас неуместны — даже вежливые, даже со стороны марсианина. Впрочем, Шэрон и не ждала комментариев. Я глядел почтительно, и ей этого было вполне достаточно. Она с облегчением сменила тему, заговорила порывисто дыша и словно ни о чем.
— Отец вернулся с профсоюзного собрания пьяным. Устроил настоящее сражение… Ударил крышкой подъемника по плите, просто чтобы наделать шуму. Разнес ее ко всем чертям. Откровенно говоря, вы не поверите, с чем мне приходится мириться. Откровенно говоря…
— Подожди-ка, Шэрон! Этот Билли Келл… Мне кажется, он повредил тебе руку. Ты можешь сказать мне, что случилось?
— Я не могла позволить вам избить его. Откровенно говоря, я не могла бы взять на себя такую ответственность.
— Я не избиваю людей. Я бы просто слегка припугнул его.
— Он не из пугливых, да и все равно я не боюсь его. Он на самом деле не ломал мне палец, просто притворился, что сломает.
Она не была изобретательной во лжи, и я добился своего простым молчаливым ожиданием.
— Ну, он пытался заставить меня сказать… кое-что, о чем я не скажу, и все. При меня и Анжело. Билли может пойти утопиться. Он явный феномен, мистер Майлз…
— А палец?
— Все в порядке, честно… Смотрите, как играют гамму.
Она продемонстрировала, прямо на полу. И я обнаружил, что ее рука цела и невредима. А потом я обнаружил, что ее большой палец прекрасно знает, как с абсолютной четкостью подкладываться под остальные пальцы. И это после одного-единственного урока. Медленно, разумеется, но правильно!..
Вы сами, Дрозма, благожелательно отзывались обо мне как о пианисте. Но я знаю, что мы никогда не сможем сравниться с лучшими музыкантами-людьми. И совсем не потому, что наши искусственные пятые пальцы недостаточно подвижны для фортепиано… Вам никогда не приходило в голову, что причина только в том, что человеческие существа, живущие столь короткое время, всегда помнят об этом в своей музыке?
— Я озадачен, Шэрон. Сегодня утром Анжело говорил что-то о Билли Келле. Вроде бы они друзья, как я понял.
В ее голосе зазвучала взрослая горечь:
— Он думает, что Билли ему друг. Однажды я пыталась доказать обратное. Он мне не поверил. Ведь он считает, что все вокруг хорошие.
— Не знаю, Шэрон… Не думаю, чтобы кому-то, кто бы он ни был, удалось дурачить Анжело достаточно долго.