— Ха! — только и испустила Радмила.
— Но мы оба ей об этом не говорим, поэтому Медея считает, что у нее все получится.
— Какие вы все жестокие, Ипатовы. Бедная женщина.
— Да уж, все признаки бедности у Медеи на лицо.
Радмила невольно бросила взгляд на Медею, обнявшую Виталия Викторовича. На лебединой гладко-тонкой шейке «бедной женщины» радужно сияло многоярусное бриллиантовое колье. Радмила отвернулась. Даже, наверное, чересчур поспешно.
— Давай не будем о ней больше говорить.
— Давай, и пусть твой бес впадет в летаргический сон.
— Лучше в кому.
— В кому так в кому.
8
— Мне кажется, это называется порнографией.
— А мне кажется, искусством. Хотя почему кажется? Это и есть искусство! С большой буквы.
— Это порнография с большой буквы. Обнаженная Радмила Туманова, поедающая эскимо — это явная порнография.
Радмила слизывала языком сладкие капли тающего эскимо. Она взглянула на голого Ипатова с фотоаппаратом наперевес. Он смотрел на нее через объектив. Взорвалась очередная вспышка, и розовый язык, касавшийся шоколада, вошел навеки в историю.
— Девушка, у которой совсем недавно стоял диагноз «абсолютная невинность», не может разбираться в тонкостях порнографии. — Феликс отложил фотоаппарат и растянулся рядом на смятом покрывале.
— Зато я разбираюсь в искусстве.
— Если бы ты разбиралась в искусстве, то отметила бы интересную позу, в которой сидела, отметила бы свет, который столь изощренно падал на твою спину и лицо, обязательно бы восхитилась изящным наклоном шеи и волосами, столь живописно разметавшимися по плечам.
— Ну-у-у…
— Так что молчи, драгоценная.
— Не буду. Мне запрещено молчать природой. Кстати, звонил твой папочка, настойчиво приглашал меня в ресторан.
— М-м, как загадочно.
Феликс наморщил нос и блеснул глазами, в которых взвилось золотое пламя.
— Мне следует пойти?
— Обязательно.
— А ты?
— А меня он не приглашал. Он меня никогда в рестораны не приглашает. И сам не пойму почему.
— Отчего ты так спокоен?
— А есть повод волноваться?
Радмила ответила не сразу, прежде отправив в рот последний кусочек эскимо и облизав пальцы. Она встряхнула волосами, покосилась на себя в зеркало и лишь потом медленно произнесла:
— Твой расчудесный папа ставит девушкам точные диагнозы и дивно целует им ручки… в плечо.
— Мой папа вообще творит с девушками всякие «чудеса». Это его стиль жизни.
Радмила почувствовала, как тонкая игла вошла в сердце. Очень болезненный укол! Феликс задумчиво созерцал потолок и не собирался страдать. Ноль эмоций!
— Кажется, сейчас волноваться начну я, — пробормотала она, вглядываясь в безмятежное лицо Феликса.
Господи, ну хоть бы что-то в нем дрогнуло, в этом лице! Хотя бы нос!
— По поводу?
— По поводу твоего возмутительного спокойствия.
— Какое славное сочетание — возмутительное спокойствие!
— Не увиливай от темы, схоласт несчастный! Я тебе говорю, что другой мужчина, пусть даже и твой отец, приглашает меня в ресторан, а ты согласно киваешь, и ни слова против.
— Ты хочешь, чтобы я начал ревновать? — Феликс приподнялся на локте и заглянул ей в глаза. — Снова разбудил своего беса? Ты действительно этого хочешь?
Шутливый вопрос, произнесенный напряженным голосом. Радмила вздрогнула от неожиданности. Похоже, она устроила «сцену».
— Я хочу… — громко начала она, но осеклась и продолжить не сумела.
Она не знала, чего она хочет. От нынешней жизни вообще и от Феликса в частности. Нужна ли ей его ревность? Они ведь никогда не говорили с ним о любви. Это понятие по-прежнему оставалось для них мертвым словом из чужих книг. Никто не приносил никаких клятв и не требовал верности. Они просто были вместе.
Не жили вместе, а именно были.
Это одновременно и легко и тяжело. Балансировка над пропастью без страховки. Слишком много противоречий. Каждый день нес неизвестность, а ночи превращались в тщательно оберегаемые воспоминания.
Все казалось таким несерьезным, но на самом деле было ужасно нешуточно, ибо жизнь перекраивалась заново. Одно неосторожное движение, и уже ничего исправить нельзя.
— Я хочу, — повторила она уже тише, после неуклюжей заминки, внутренне звеня от напряжения и комкая в замерзших пальцах покрывало, — …пойти в ресторан. С твоим папой.
Это был расчетливый выпад, который должен был болезненно задеть, хотя она не хотела ссориться. Она боялась ссор.