_ Ты - женщина. Что ты можешь понимать. Добровольная смерть есть высшее проявление веры.
_ Тогда умирай, _ помолчав, проговорила Мария Магдалина. _ Ты не сможешь помочь людям. Считая высшим доводом своего учения смерть - ты являешься врагом человечества, злым гением и носителем тёмной энергии. Прощай. И да прозрит тебя твой Бог в последнее мгновение твоей жизни.
_ Постой, _ вдруг всполошился Иоанн. _ Если ты учишь меня, значит ты имеешь на это право... Тогда, может быть, ты знаешь - что нужно делать?
_ Знаю, _ описав круг, вернулась Мария Магдалина. _ Ты - мужчина; и можешь пробуждать Разум. Я же - женщина; и могла бы возбуждать Любовь. Мужское и женское начало - вот двуединая суть бытия. Если бы около Иисуса тогда была любимая Им Женщина, Она удержала бы Его от смерти. И тогда из Его уст, а не из уст Его учеников, мир услышал бы Его учение. И тогда, кто знает, - не смерть стала бы символом веры в Бога; а жизнь - вызванная Любовью Этой Женщины и обожествлённая Им.
Несколько мгновений Иоанн молчал, словно бы искал ответа; потом сказал.
_ Отец Его приготовил для Него такую Женщину. Но мог ли Он явить Её людям - зная наперёд, что они хотят убить Его?.. Хотя мне нравится ход твоих мыслей. Это похоже на истину, _ Иоанн склонился на колени и проговорил. _ Как тебя зовут? Я буду молиться за тебя.
_ Мария Магдалина, _ ответила она, и тихо добавила. _ Только я не знаю, что значит моё имя. Но мне бы хотелось, чтобы оно значило: "верующая в воскрешение".
_ А я - Иоанн; что значит - "милость Божья".
_ Так значит Страшного Суда не будет?
_ Сказано же в Писании: "Блаженны милостивые, ибо помилованы будут"; и сказано в Писании: "Не судите, и не судимы будете".
_ Какой ты мудрый, _ глядя на него влюблёнными глазами, возбуждённо проговорила Мария Магдалина.
_ Это не я - это: Господь, _ смущённо отводя свои глаза, отвечал ей Иоанн.
_ Ну, всё-равно... вы для меня едины, и я люблю вас обоих, _ вихрем закружилась Мария Магдалина вокруг Иоанна, обволакивая его густым белым облаком любовного томления. Это она вбирала в себя светлую энергию Космоса. И когда её стало много - она вихрем закружила его, подняла и унесла с собой.
Она ещё не могла любить сама. Но она уже могла разбудить и выпустить на свободу его чувства... которые только ждали своего часа...
Дуга 59.
Как правило, всякая наша слабость сама именно и содержит в себе ту силу, которая в конце концов побеждает её; а победивши - тут же сдаётся на милость другой слабости. Может быть, это чередование и есть та скрытая в нас пружина, которая даёт движение самой нашей жизни... Так или иначе, но всё началось со слабости; точнее со страха - со страха высоты. И обнаружил его случайный сон. Обычно он не запоминал снов. Чаще от них оставалось только неясное настроение. Не запомнил бы он и этот сон. Но он снился ему не однажды. Ему снилось, что он летит. Он вполне осознанно понимал это. Он летит. Его руки были наподобие больших крыльев. Могучим взмахом их он уносился ввысь, и парил там подобно большой птице. Он срывался вниз и взмывал вверх, наслаждаясь свободою своих движений и остротою испытываемых чувств. Это было упоительно... И всякий раз, опускаясь к земле и различая на ней крохотные фигурки людей, он искренне удивлялся. Как же так?.. почему они не летают? Ведь он же летит. Значит это возможно. Значит и они могут летать. И тогда он опускался ниже и кричал им: "Люди!.. Вы меня слышите?!. Я лечу! И вы тоже можете летать! Это очень просто! Смотрите, как это делаю я!". Он взмахивал своими руками-крыльями и уносился вверх. Но люди не слышали его. Они только дивились необычной огромной птице, свободно парящей над ними. И они не знали, что это - не птица, - что это - человек; что он - парит; и что они могли бы тоже парить рядом с ним. А он не знал - как рассказать им об этом... Но это было во сне. А когда он просыпался, - и он сам; и мир, окружающий его - менялись совершенно. Наяву он очень боялся высоты. Боялся до смешного. У него начинала кружиться голова при одном только упоминании о высоте. А на другую ночь он опять летал... Так чередовались сон и явь - до тех пор, покуда они не стали раздирать его на две части. Он совершенно потерял покой. Ему хотелось летать и наяву. Слишком сладостным было воспоминание его о полёте. Но как это было сделать? Разве соорудить планер? Но он боялся высоты. И потом, планер не дал бы ему той свободы движений и той остроты чувств, которые можно ощутить только в открытом парении. И эта борьба, - между явью и сном, между страхом и страстью, - продолжалась в нём до тех пор, пока однажды ему не пришла в голову одна спасительная мысль. Пусть он не может летать наяву. Но есть же что-то - что может дать ему такое же наслаждение, как полёт. Пусть он боится высоты. Но есть же что-то - что также пьянит, как и высота. Но он не знал - что... Он не знал - но жаждал узнать. А случай всегда благосклонен к тем, кто идёт ему навстречу... И вот однажды он встретил женщину. Это была удивительная женщина. Когда она смотрела на него своими, - то восторженными - то презрительными, - голубыми глазами - у него также захватывало дух и также кружилась голова, как если бы он дерзнул подняться в небо. О, эти её дерзкие голубые глаза, - они также не давали ему покоя - как и мечта о полёте; они также манили его, и он также испытывал страх перед ними - как перед высотой... Так он парил в голубизне её глаз, - то взмывая ввысь - в потоке её всепрощающей восторженности; то срываясь вниз - с высоты её головокружительного презрения. Иногда он был наволосок от отчаяния, потому что её презрение длилось дольше её восторженности. Это она испытывала его чувства. Это она развивала в нём способность любить её. Это она побеждала в нём робость перед ней. И он, понимая это, из последних сил старался удержать её ускользающее внимание к себе... И вот однажды, в очередной раз теряя её внимание к себе и в очередной раз борясь с робостью и отчаянием, он вдруг почувствовал в себе силы не только не пасть, но и возвыситься в её глазах. Это она, наконец, поверив в него, дала ему надежду. И эта надежда подняла его над его робостью и отчаянием, над его неверием в себя - и понесла его к её любви. "Только бы он не разлюбил меня!.. Только бы не разлюбил...", - шептали её молящие голубые глаза, цветом и глубиною похожие на небо. Теперь он любил и был любим. И это было также упоительно - как и свободное парение. "Только бы он не разлюбил меня...", - шептали её молящие голубые глаза, со страхом и восторженностью следящие за его упоительной любовью...