Ораст запнулся и протянул руку к грязной кринке с водой, стоявшей у стены. Амальрик остановил его, попросил флягу с вином у Тараска, ибо сам предпочитал пить чистую воду, и протянул юноше.
– Глотни, это придаст тебе силы и позволит завершить рассказ.
Узник сделал жадный глоток, тщательно вытер горловину фляги, постаравшись выбрать чистое местечко на своем рукаве, и, поблагодарив, вернул ее принцу.
– Митра помог мне, ибо я, Ораст Магдебский, сумел отделить слова ахеронского языка от слов хайборийских, подобно тому, как крестьяне отделяют сливки от молока. Тайны страшной книги только начали приоткрывать свои завесы… как я стал жертвой доноса и ныне должен обрести смерть среди пламени.
Барон Торский понимал, что этот жрец далеко не так прост, как хочет казаться, и не зря столь подробно рассказывает им о своих успехах в чернокнижии: он предлагал сделку, и немедиец согласился на нее.
– Хорошо! – торжественно провозгласил Амальрик. – Я верю тебе! Ты ни в чем не виноват, ибо делал благое дело с именем Митры на устах, желая проникнуть в козни чернокнижников, и я, повелитель этих земель барон Торский, с соизволения моего друга принца Тараска Бельверусского, – он кивнул в сторону своего приосанившегося спутника, – и милостью короля Нимеда, дарую тебе жизнь и свободу, пользуясь правом вершить суд в вотчине своей! Более того, веря в твою ученость, я жалую тебе должность своего придворного герольда, который недавно вознесся к чертогам Митры, и приказываю сопровождать меня во всех моих странствиях, ибо состою на службе самодержца немедийского в должности дуайена.
С тех пор Ораст не разлучался с Амальриком и был предан ему, словно пес. Когда новоиспеченный герольд прибыл со своим господином в Аквилонию, то уговорил барона представить его Марне. Барон Торский пошел на это с явной неохотой, считая, что лишний свидетель ему ни к чему, однако бывший жрец Митры настаивал, будучи наслышан о ведьме от Тиберия, в доме которого, благодаря поручительству того же Амальрика, нашел временное пристанище, и немедиец рассудил, что, может, это и к лучшему – лишняя пара ушей близ ведьмы будет как нельзя кстати. К тому же, у него возникло смутное чувство, что Ораст может быть им полезен. И потом, видя через прорезь маски загадочную усмешку Марны и ее правильные ноздри, раздувавшиеся, как у дикого зверя, от одного лишь упоминания имени жреца, он укрепился в этом мнении.
Колдунья чуть заметно пожала плечами, зябко пряча руки в широких красных рукавах рубахи.
– Да, приходит к озеру чуть не каждый день. Иногда мы выходим к нему… Этот зверек довольно забавен. И еще – он фанатик, а из таких людей легко вылепить нужную тебе вещь. Придет время, и отверженный жрец поможет лишить жизни того, кто и так уже исчерпал до дна чашу бытия, отпущенную ему небом.
Несколько минут немедиец шагал по лесу молча, обдумывая скрытый в словах женщины намек. Марна жаждала того же, что и он: смерти короля Вилера, ибо гибель монарха означала конец той Аквилонии, что есть теперь, и начало новой эпохи – эпохи огня и меча. Амальрик понимал, что расправиться с грозным самодержцем, окруженным кольцом свирепых Черных Драконов, будет непросто – короля превосходно охраняли, а перед тем, как его венценосные губы касались пищи или жидкости, их отведывали специально приставленные пажи. Кроме того, Вилер сохранил с военных годин привычку постоянно носить кольчугу под платьем, да еще, как болтали в дворцовых покоях злые языки, обладал таинственным амулетом Митры, который защищал потомков Хагена, делая их неуязвимыми для железа, и не снимал его даже на ночь.
Нумедидес как-то раз, в порыве откровенности, показал ему это изделие старинной работы – золотое изображение солнечного диска с человеческим лицом, окаймленным попеременно искривленными и прямыми протуберанцами. Изрядно захмелевший принц тряс перед немедийским посланником сокровенной вещицей, хвалясь при этом, что она дарует ему неуязвимость и могущество. Однако у принца Шамарского ему не приходилось видеть похожего талисмана, – впрочем, Валерий всегда отличался скрытностью и не стал бы лишний раз привлекать внимание, даже имей он его.
Зная все это, барон Торский давно похоронил надежду умертвить короля с помощью клинка или яда. Но магия – другое дело, и посланник уповал на колдунью, веря, что ей под силу, к примеру, поразить Вилера невидимой стрелой, выпущенной за много лиг от Тарантии, или сотворить нечто подобное, недоступное человеческому разумению.
С этой же целью он хотел использовать Ораста, рассчитывая, что мятежный жрец рано или поздно разгадает таинственные письмена колдовской книги… Юноша корпел над этим фолиантом днями и ночами напролет, и барону не в чем было его упрекнуть, но пока что добился не слишком больших успехов, ведь порой уходило несколько лун, чтобы познать смысл одной-единственной фразы.
Вот почему немедийца удивили последние слова Марны, в которых явственно слышалась надежда, что ведьма возлагала на Ораста.
– Я полагал, ты прибегнешь к колдовству, – пробурчал он недовольно.
– Да, и к нему тоже, – отрезала Марна, поняв посланника с полуслова.
Больше им не о чем было говорить.
ОБРАЗ СХВАТКИ
Когда Амальрик выбрался из леса, где было значительно темнее, вечер уже вступил в свои права, на землю спустились густые сиреневые сумерки, и лишь далеко на западе, над темной чертой окоема, горела полоска заката, но багрянец ее уже был изрядно подпорчен глубокой ночной синевой, и если бы не щербатая желтая луна, зависшая над самой головой, так что, казалось, еще чуть-чуть, и она запутается в высоких кронах черных деревьев, – дороги под копытами было бы почти не разглядеть.
Барон Торский вполголоса выругал себя, поминая всех богов тьмы и света, за то, что так сглупил, задержавшись сверх всякой меры в лесной хижине, но поделать уже было нечего, и приходилось смириться с тем, что в столицу придется возвращаться в потемках. Мелькнула, правда, мысль попроситься на ночлег в дом к Тиберию Амилийскому, – воспитанный в традициях старого гостеприимства, тот никогда не отказал бы гостю в крыше над головой и куске хлеба, но Амальрик тут же отогнал минутную слабость. Не хватало еще, чтобы кто-то задумался – а что, собственно, делает немедийский посланник в столь неурочное время вдали от своей дворцовой опочивальни? Это было бы по меньшей мере некстати…
Закусывая на ходу краюхой хлеба, что поутру он прихватил на кухне, и запивая водой из фляги, – немедиец старался не злоупотреблять вином: ясный ум стоит куда больше минуты наслаждения от глотка живительной влаги, – он неустанно подстегивал коня, стараясь держаться лесной опушки, хмуро косясь на оставшийся позади холм и постепенно исчезающие из вида огоньки деревни. Какое-то время до него доносились еще звонкие детские крики, лай собак и коровье мычание, – но вот стихли и они. Теперь лишь треск сверчков да уханье совы нарушали безмолвие.
Прошло немного времени, не больше пяти поворотов больших водяных часов – клепсидры, и всадник перестал понукать лошадь, сказав себе, что спешить все равно некуда, и куда разумнее постараться прибыть в город только к рассвету, чтобы ночной страже не пришлось специально для него распахивать городские ворота. Нежелание привлекать к себе излишнее внимание по-прежнему оставалось для него основным… вот почему зоркие глаза бельверусского воина неустанно прощупывали тьму, в поисках предверия угрозы, а правая рука была готова выхватить клинок.
… И все же он едва не опоздал. Черная тень метнулась из тьмы, скользнула к морде лошади, хватая ее за поводья. Три другие тени, выглядевшие бесплотными призраками в серебристом лунном свете, выскочив из-за кустов, окружили всадника. Лязгнула сталь.
– Куда так спешит прославленный рыцарь? – услышал он хриплый, насмешливый голос. – Ведь ему куда легче будет ехать, если он поделится со скромными лесными братьями тем золотом, которое, наверняка, припрятано в кожаном кошельке на поясе.
– Милосердный путник не пожалеет, конечно, теплого шерстяного плаща для бедняги, который продрог и вымок в вечерней росе, – гнусаво вторил ему Другой голос. – Несправедливо, когда один в сапогах, а другой – бос…