Но тот оказался хмурым и задумчивым, не горел желанием отплатить трудом за гостеприимство, сторонился как слуг, так и хозяев, и даже настойчивые попытки сыновей Тиберия вовлечь его в свои развлечения, заманить на охоту или попойку, не увенчались успехом… Понемногу Ораста оставили в покое и позабыли о нем.
Лишь Релата испытывала смутную неловкость в его присутствии, ей делалось не по себе под сверлящим взглядом черных глаз, пробирала дрожь, и девушка, неприметно сотворяя знак, отвращающий зло, старалась, насколько возможно, избегать общения с гостем.
… В этот поздний час в маленькой комнатке царила тишина. Нервно трепетал язычок свечи, тускло-желтым светом освещая скудное убранство покоев: деревянный стол без скатерти, грубо сколоченный табурет, простую деревянную лежанку, застеленную грубой дерюгой. Все это появилось здесь не так давно, перенесенное, по просьбе самого Ораста, из запыленных кладовых, взамен роскошной кровати с балдахином и шелковыми простынями, мягких скамеечек и столика заморийской работы, инкрустированных костью и самоцветами. Убран был также вендийский ковер с длинным густым ворсом, гордость хозяина, самолично привезенный в молодости из военного похода, и все прочие безделушки и украшения, призванные избавить гостя от скуки и дать отдохновение его глазам.
Единственным предметом роскоши в комнате, ныне напоминающей жреческую келью, оставался золотой шандал в форме извивающегося змея, держащего в пасти раскрытый цветок лотоса – да и тот был привезен Орастом с собой.
Слуги сторонились этой комнаты, как и самого ее обитателя, шепотом пересказывая друг другу слухи один другого нелепее: о нечеловеческих стонах и истошном мяуканье, якобы доносящихся в полночь из сумрачной комнаты, в которой им не дозволялось прибирать, – гость предпочитал самостоятельно поддерживать порядок, – о запахе трав и благовоний, от которого не продохнуть по утрам, о странных тенях, скользящих по ночным стенам… Но Тиберий считал все это не более чем домыслами испуганной челяди.
Сам владетель Амилии лишь единожды видел, во что превратил один из лучших гостевых покоев бывший жрец, однако смолчал, лишь ненадолго насупился и проворчал что-то невнятное себе под нос. Желание гостя – закон, объявил он домочадцам, и с того дня все поспешили оставить Ораста в покое, и если у барона были какие-то особые мысли на этот счет, если он и догадывался о причине, что может заставить молодого человека чураться роскоши, вечерами обряжаться в белое и причинять себе ненужные страдания, он ничем не выдал своих подозрений.
Сегодня же Ораст засиделся далеко за полночь, что было даже вопреки его обыкновению, поглощенный изучением огромного, пахнущего горьким миндалем старинного фолианта, от которого веяло холодом. Это и была пресловутая Скрижаль Изгоев – тот запретный труд ахеронских колдунов, из-за которого он чуть было не закончил свою жизнь на костре. В тиши амилийского поместья никто не мешал юноше работать целыми днями, и он разрешал себе отвлекаться только для того, чтобы выпить воды, съесть немного хлеба и чуток поспать. Поначалу он редко прерывал свое добровольное заточение и почти не выходил из комнаты, но когда Амальрик Торский познакомил его с местной ведьмой, бывший жрец стал позволять себе прогуляться по лесу к заветному озерцу, утешаясь тем, что ученичество у колдуньи рано или поздно пойдет ему впрок и поможет работе над расшифровкой древнего труда. И вот сейчас ему казалось, что он уже почти проник в тайный смысл очередного слова, написанного на давно умершем языке чернокнижников Ахерона, и он боялся спугнуть удачу, прервавшись на отдых, зная по своему опыту, что искусство разгадывания сакральных текстов напоминает ловлю рыбы – чуть зазеваешься, и серебристый длиннотелый хариус выскользнет из-под наконечника остроги и, взбаламутив хвостом песок, скроется под корягой.
Вот уже несколько зим он, подобно золотоискателю, вымывающему драгоценные крупинки из сырого, мелкого песка вычленял смутно знакомые сочетания букв, пытаясь понять то, что всеми давно забыто и проклято. Бывало, что на расшифровку слова уходили дни, фразы – луны, страницы – зимы, и бывший жрец иногда страшился, что его жизни может не хватить, чтобы приблизиться к разгадке таинственных письмен.
Но он не мог иначе, не имел права. Он должен был понять то, что начертано жертвенной кровью на отшлифованных специальным порошком страницах, сделанных, как он знал, из кожи неродившихся младенцев, живьем вырезанных из чрева безвестных матерей. Если он сумеет, проникнуть в суть колдовских рецептов пифонских некромантов, то ему воистину не будет равных в подлунном мире. Тогда одним движением усталой, скучающей руки он сможет поставить на коленей всех магов Земли, взглядом – изменить очертания материков, словом – остановить ход светил, мыслью – воскресить умерших и истребить живых. Мечты о будущем могуществе придавали ему упорства и он говорил себе, что годы, проведенные в затворничестве – малая цена за Владычество над Мирозданием.
Ораст знал, что его спаситель, Амальрик Торский, надеется, что сможет использовать обретенное им искусство для своих убогих интрижек. Что ж, он обязан барону и привык отдавать долги; но после того как он швырнет к ногам немедийца Аквилонию и этим расквитается с ним, опостылевшие узы спадут, и он, наконец, станет полновластным Владыкой Мира. Тогда многочисленные амальрики будут ползать у его божественных ног и, отталкивая друг друга, стараться прикоснуться губами к носку его сапога, сшитого из тысяч шкурок крохотных райских птиц, которые он нарочно для такого случая вымажет в пыли.
И еще – Марна! Старая ведьма тоже получит свое. Довольно она поглумилась над его чистыми намерениями, над его искренним желанием стать ее учеником…
Ораст вспомнил все унижения, что пришлось ему претерпеть от надменной колдуньи и, содрогнувшись, сплюнул на пол. Даже в самый первый раз, когда барон, после его неоднократных просьб, привел его к жилищу ведьмы и Ораст пал ниц, ощутив каждой клеточкой своего тела Силу, которая исходит от зловещей безликой фигуры, та, вместо того чтобы милостиво принять преклонение, брезгливо пнула его ногой, словно шелудивого пса, вылизывающего теплые помои, и, повернув свою жуткую личину к посланнику, зло процедила:
– Зачем ты притащил сюда этого щенка? Разве ты забыл, немедиец, что мы не выносим посторонних…
Зная горячий нрав барона, Ораст не сомневался, что тот вспылит, возможно даже прикончит колдунью на месте молниеносным ударом палаша, но его повелитель лишь стиснул зубы и пробормотал тоном провинившегося подмастерья:
– Он славный парень, Марна. Ты не пожалеешь… И умоляет разрешить учиться у тебя.
– Нам не нужны такие ученики! – отрезала ведунья и удалилась своей царственной походкой, даже не попрощавшись с Амальриком. Тот вытер испарину на лбу и вознес короткую молитву Митре, что все обошлось…
С тех пор Ораст каждый день приходил к озерцу, затерянному в лесной глуши. Марна редко выходила к нему – и тогда он просто сидел недвижно на берегу, любуясь игрой солнечных бликов на водной глади, или бродил кругами по лесу, пытаясь отыскать убежище ведьмы… Впрочем, в тщетности этих попыток он убедился довольно скоро.
Первая луна принесла молодому жрецу много загадок, открытий и разочарований. Он чувствовал, что прикоснулся к чему-то древнему, потаенному, к истинной магии, черпающей силы в самом средоточии Тьмы… Когда он видел Марну, то чувствовал, как каждый волосок на его теле встает дыбом, а кожа гудит, как большой стигийский тамбурин – так сильна была энергия, которую источала ведьма. Ораст, в отличие от обычных людей, даже в яркий полдень видел сиреневый ореол вокруг фигуры чернокнижницы. Все, чего он так жаждал, чего искал долгими бессонными ночами в подземельях храма Митры, за чтением запрещенных манускриптов, все истинное могущество, коего алкала душа неофита, было сосредоточено за уродливой кожаной маской, так близко, только руку протяни, все было перед ним – но оставалось запретным, и он чувствовал себя голодным оборванцем, которого связали и привели на пир – и вот перед его глазами сытые, довольные гости вкушают самые изысканные явства и напитки, а он обречен глотать слюну и мучаться от голодных корчей. Когда Ораст думал об этом, то от ярости был готов кусать себе локти.