Лира насупилась, явно не понимая, что это нашло на ее хозяйку. Для нее все было так очевидно…
– Так ведь то принцы, госпожа. Не чета нашим деревенским увальням. И все говорят, что тот, толстый, скоро королем станет! Чего ж не принарядиться? Глядишь, и понравитесь ему… Все лучше, чем здесь коротать свой век!
Релата Амилийская надменно дернула плечиком.
– Вот еще, буду я наряжаться ради какого-то напыщенного индюка. Подумаешь, королем станет. Как будто когда он наденет корону, то перестанет в соусе рукавами возить! – Обе девушки, не выдержав, прыснули, и служанка продолжила заговорщически, слегка приободренная:
– Так есть же еще второй! Он-то красавец хоть куда. Видный мужчина, что ни говори…
Второй? Релата вспыхнула невольно, вспомнив о Валерии Шамарском и о тех неуклюжих уловках, коими пыталась привлечь внимание его в Тарантии во время Осеннего Гона. Он и внимания не обратил на нее тогда, и она не знала, куда девать себя от унижения, уверенная, что все вокруг заметили и неуклюжее ее кокетство, и то, с каким равнодушным презрением было оно встречено. Нет! Не будет она больше думать о принце Валерии! И Релата сурово поджала губы. Однако служанка, то ли глухая совершенно к настроениям своей госпожи, то ли, напротив, слишком чуткая к ним, не унималась:
– А он, говорят, еще и герой! Вон, на кухне слышала, в южных краях от чудовища какого-то принцессу спас… – И, мигом сообразив, что говорит что-то не то, поспешила поправиться: – Только врут все, наверное! Вернулся-то холостой. И на примете никого. А чем не пара? Вот и барон сам, как его увидал…
Релата, не выдержав, больно дернула служанку за волосы, чтобы заставить ее замолчать. Та невольно взвизгнула, а дочь Тиберия выкрикнула со злыми слезами в голосе:
– Ах, так тебе и надо, дуреха! В другой раз думай, что говоришь! Он и не смотрит на меня вовсе! Весь вечер просидел вчера, как туча мрачный, словно все на свете ему опостылело… Хорош гость!
– Так надо сделать, чтоб посмотрел… – с досадой пробормотала себе под нос служаночка, заветная мечта которой стать королевской фрейлиной на глазах рассыпалась в прах. Правда, слабую надежду внушало все же то, что гребень и заколки в волосах госпожа оставила…
А Релата, оставшись наконец одна, придирчиво оглядела в большом медном зеркале свою стройную фигурку, нежным касанием пальчиков оглаживая высокую грудь и плоский живот, и надолго задумалась. Слова горничной невольно вызвали в душе девушки то состояние крамольной, дерзкой решимости, что овладевало ею порой, – когда она готова была на любые безумства, лишь бы достичь желаемого, – и выражение лукавой задумчивости мелькнуло в синих, как ночь, очах. «А что, чем не королева?!» – прошептала она чуть слышно. И надо-то было совсем немного. Всего только один безумный шаг… И, резко развернувшись, зашуршав юбками, Релата вышла из комнаты, гордо вскинув прелестную голову.
В замке Тиберия Амилийского начался новый день.
Скверное настроение, сделавшееся его постоянным спутником в эти дни, не оставило Валерия и сегодня. Он и сам не знал почему, но все кругом раздражало его, и любая мелочь могла вывести из себя.
С утра Нумедидес проспал, затем собирался так долго, словно ехал на бал, а не стрелять дичь. Валерий прекрасно понимал, ради чего он так наряжается, – похотливые взгляды, что бросал его кузен на дочь хозяина, не укрылись от него накануне. Сам он никак не мог понять, что нашел Нумедидес в этой девице: на его вкус, она была слишком худа, в ней не было того загадочного огонька, что манит и притягивает мужчину, и, к тому же, не чувствовалось ни ума, ни живости характера. Валерию она показалась не более интересной, чем овечка на лужайке… Впрочем, Нумедидес и в столице не пропускал ни одной юбки.
Как бы то ни было, уже к завтраку принц ощутил растущее раздражение, и сполна выплеснул его, дав нагоняй несчастному конюху, слишком туго затянувшему подпругу у его жеребца. Почти тут же ему сделалось неловко – как всегда, когда он поддавался неоправданным приступам гнева и вел себя, по собственному же пониманию, недостойно. Однако, не просить же прощения у слуги…
Кроме того, Нумедидес также присутствовал при этой безобразной сцене. Он ничего не сказал, но на лице его была такая гадливая, презрительная ухмылочка… С неожиданной злобой Валерий сказал себе, что, если представится случай, он не преминет расплатиться с кузеном за все. И сполна!
Постепенно, однако, напряжение схлынуло. К полудню они уже успели прокатиться по лесу, и Валерий, к немалому своему удовлетворению, подстрелил первого перепела одной из стрел с обсидиановым наконечником, что дал ему кузен. Он заметил, как помрачнел Нумедидес при этом удачном выстреле; сам он промахнулся уже два или три раза, – его вялые руки не могли как следует удержать охотничий лук, – и настроение принца заметно улучшилось.
Чуть позже они расположились на привал на крохотной полянке, со всех сторон окруженной вековыми дубами и грабами. Валерий с наслаждением растянулся прямо на траве, запрокинув голову, следя бездумно, как подрагивают в бесконечной высоте ветви, провожая взглядом падающие листки… Нумедидес уселся рядом, подстелив предусмотрительно захваченную из дому парчовую подстилку.
Принцы подкрепились хлебом и сыром, запивая все это амилийским вином, отчего Нумедидес не переставал морщиться и сетовать на жизнь – избалованный горожанин не был приучен к простой пище. Долгое время оба молчали. Понемногу Валерий почувствовал, как что-то меняется внутри его, и странное чувство умиротворения окутало душу. Казалось, лес что-то нашептывает ему, неторопливо, убаюкивающе повествует о самых сокровенных тайнах, и голос его ведет за собой, ласковый, манящий… Почему-то ему вспомнился Цернуннос, Хозяин Леса, но при мысли о нем сегодня он не испытал страха. Он ощущал себя в мире с землей – и, возможно даже, пусть на мгновение, с самим собой.
Неожиданное движение разорвало путы дремы. Это Нумедидес вскочил на ноги, выхватил короткий охотничий лук, выстрелил… И с торжествующим воплем бросился вперед, туда, где грузно шлепнулась с ветвей в траву птичья тушка.
Бегом он вернулся, размахивая над головой трофеем.
– Видал! Видал! – Он захлебнулся слюной. – Как я его, а? – Он критически осмотрел подбитого перепела. Заметив, что птица еще шевелится, ловким, уверенным жестом свернул ей шею. – Да и покрупнее твоего будет! – Круглое лицо лучилось самодовольством.
Валерий смерил его долгим задумчивым взглядом. Принца, мертвого перепела, вновь принца.
– Да, – отозвался он медленно, ничего не выражающим голосом. – Пожалуй, и впрямь покрупнее. Под стать охотнику…
Релата неспешно пересекла внутренний двор замка и, сама не зная зачем, взглянула на небо. Солнце стояло в зените, маленькое, багровое, точно злобно сощуренный драконий глаз. «Недолго осталось», – подумалось ей, и страх того, что предстояло ей совершить, добавился к дерзкой решимости. Вот только бы она не оставила ее до ночи…
С раннего утра, как обычно, она была вся в бегах. Сходила взглянуть на новорожденного жеребенка – что за милое существо! Он уже пробовал стоять, но слабые ножки подгибались, и он ржал тоненько и обиженно, и гордая мать тянула к нему морду, недоверчивым глазом кося на непрошенных гостей. Кобыле Релата скормила половинку яблока, вторую дала малышу, но, конечно, он еще не мог съесть ее…
Она улыбнулась невольно, вспоминая очаровательную сценку, – но тут же помрачнела – всплыло в памяти, как набросился на нее отец, за то что она «шляется, где ни попадя», вместо того чтобы привечать именитых гостей. На самом деле, подозревала Релата, ему стыдно было перед принцами, что за завтраком от его дочери будет пахнуть конюшней. Но, по привычке, она пропустила его ворчание мимо ушей.