— Ты, белоглазый, потише! — крикнул молодой боярин Ранослав и встал. — Нечего кривичей на кривичей натравливать!
— А отцовскую землю на части рвать — кто его научил? — ответила Избрана. — У нас какой уговор был с твоим отцом? — Она снова посмотрела на Красовита. — Он воеводой хотел стать — и стал, я свое слово сдержала! Хотел, чтобы тебя сотником поставили — поставили, пожалуйста! А он обещал, что Буяр из-под моей воли не выйдет. И что теперь?
— У него и спроси! — грубо и с досадой огрызнулся Красовит. — Отец здесь, а Буяр вон где!
— Твой отец его растил!
— От меня-то ты чего хочешь? — сорвался Красовит.
— Собирай своих орлов! — велела Избрана. — Поезжай в Болотники, и чтоб впредь там тихо было! А с твоим отцом я еще поговорю!
Красовит вышел, не обернувшись. За последние месяцы это был далеко не первый разбой. Какие-то люди завелись по лесам, видимо из тех, кто не сумел восстановить разоренное голодными годами хозяйство. Бывали случаи, когда проезжих купцов грабили местные жители. Выловив очередную ватагу, главарей казнили, а прочих забирали в холопы. Но на месте одной шайки скоро возникала другая. Решив, что при женщине на престоле все сойдет с рук, воеводы в погостах несли службу кое-как, зато разоряли местных жителей непомерными поборами в свою пользу, за что два городка уже были сожжены своими же данниками. Княгиня Избрана собиралась зимой сама идти в полюдье, и Хедин советовал ей взять с собой побольше дружины, ожидая возможных столкновений. Ходили слухи, что в верховьях Сожи гуляет радимичский князь Бранемир, собирает дань в свою пользу и местные старейшины приносят ему клятвы верности. Вся земля трещала и расползалась, Избрана не знала покоя, гневалась и карала, но беспорядки не унимались, и никто не мог ей посоветовать ничего путного. Даже ближайшая, сидевшая с ней за одним столом дружина выглядела неуверенно, словно кметям было стыдно подчиняться женщине. Эта неуверенность все расширялась, порождая во всем разлад.
Во время этого разговора купец Достужа вертел головой, поглядывая то на княгиню, то на ее собеседников. С одной стороны, он хотел попросить снизить пошлины с его товаров ради возмещения понесенного ущерба, но с другой — боялся заново разгневать княгиню этим неприятным напоминанием. Когда Красовит ушел, купец все-таки решился и подвинулся так, чтобы опять оказаться перед глазами княгини.
— Ты еще здесь? — Избрана сердито сверкнула на него глазами. — Ну что, еще хороших новостей припас?
— Вот, у меня, княгиня... — забормотал Достужа, точно спешил подтвердить ее подозрение, и вытащил из-за пазухи что-то округлое, завернутое в холстину. — Я ведь к тебе не с пустыми руками пришел, хотел... Купил я у хазарина одного такое чудо заморское, вот, хотел показать...
— Что он там бормочет? — Избрана нахмурилась. После ссоры с Красовитом ей хотелось поскорее подняться в горницы.
Достужа, наконец, развернул холстину и протянул Избране небольшое, размером с ладонь, бронзовое блюдечко. Выглядело оно очень странно — вся его задняя поверхность была покрыта узорами весьма непривычного вида, — как же такое ставить на стол? И едва ли что-нибудь путное можно положить в такую посудину.
Но необычный вид подарка привлек Избрану, и она знаком велела Хедину передать ей странную вещь. Едва она взяла блюдечко в руки и хотела рассмотреть поближе, как на гладкой поверхности дна мелькнуло неясное пятно и тут же исчезло. Вздрогнув от неожиданности, Избрана, опустила блюдце на колени и даже хотела сбросить на пол, будто оно могло ее укусить.
— Что это? — охнула она, но тут же взяла себя в руки и подняла на Достужу строгий взгляд. — Это что — для ворожбы? Это не для меня. В святилище отнеси, волхвы купят. Они богатые.
Последнее княгиня произнесла с явной досадой. При князе Велеборе смоленские волхвы добились права собирать в свою пользу пошлины не с каждого десятого торга, а с седьмого, и сейчас Избране это казалось сущим разорением.
Она уже хотела вернуть блюдце, но Достужа замахал руками:
— Нет, нет, княгиня, это не для ворожбы! Стал бы я, торговый человек, ворожбой заниматься! — Он даже подтянул повыше пояс с таким видом, как будто защищал свое достоинство от неправедного поношения. — Здесь совсем другое дело! Это чтобы смотреть и свое лицо видеть. Ты погляди, княгиня. Там свой лик ясный увидишь. Это из такой дали привезли, что сказать страшно. Из той земли, где шелка делают. Оттуда, может, одной дороги года три, вот как!
— Я про такое слышал! — сказал Ранослав. Вытянув шею, он старался со своего места рассмотреть вещь в руках у княгини. — Когда в Киеве был с отцом. У хазар такие видел. Только они маленькие льют, с ладошку, и как оберег на поясе носят. Дескать, если встретится злой дух какой, то как глянет, свою же рожу мерзопакостную увидит и со страху копыта отбросит.
— Это называется «зер-ка-ло», — горделиво вымолвил Достужа. Название, как самое важное, он приберегал напоследок. — Купи, княгиня. Сама понимаешь, чудо не дешевое, но разве где еще такое найдешь? Оно, может, на всем свете единственное. Вон и воевода твой говорит, что в ихних землях такого нет! — И он осторожно кивнул на Хедина, надеясь найти у него поддержку.
Избрана с сомнением посмотрела на блюдо у себя на коленях. Узоры на задней стороне зеркала были красивые и тонкие, выдавая высокое искусство мастера, но уж очень непривычно они выглядели.
Но гладкое, отполированное дно притягивало взгляд. Она склонилась над ним, и на золотистой поверхности снова появилось пятно. Ее первым порывом было немедленно отшатнуться, точно из каких-то иных измерений на нее глядел кто-то чужой и страшный. Но Избрана сдержала страх и вгляделась. Да, это она! Но только чистейшим и тишайшим летним днем, когда по яркому небу разлит солнечный свет, на поверхности спокойного озерка можно увидеть такое ясное, чистое, четкое изображение. Неужели можно всегда иметь у себя в горнице этот дивный кусочек летнего озера? И зимой, и ночью хранить отблеск теплого светлого дня?