Ягер не заставил себя долго ждать и с головой окунулся в темноту помещения.
Лестница, застланная коврами и ведущая куда-то в темноту, никак не отозвалась на подошвы офицерских сапог. Через несколько метров тусклый светильник обозначил поворот, и снова бесшумная темнота заскользила мимо Людвига.
Наконец спуск кончился, и он очутился в помещении, где на полу, устланном коврами и циновками, лежали люди, вперив в пространство неподвижный взгляд. В воздухе витал сладкий дурман, источаемый десятками кальянов.
Шум улицы остался где-то в прошлом., В носу засвербело. Страшно захотелось чихнуть.
Людвиг не страдал пристрастием к постоянному курению гашиша, но иногда, с переменным успехом, пробовал это зелье. Галлюцинации, порождаемые им, не вызывали в Ягере никакого трепета. Скорее наоборот, ничего, кроме жалости к этим беспомощным людям, он не испытывал. А знать, что ты и сам превращаешься в подобное существо, даже если это происходит только в момент курения, было крайне неприятно. Главное, зачем он приходил в это место, — это встречи с агентурой.
Рядом возник человек в жилетке на голое тело и в шароварах. Поклонился и вопросительно посмотрел на Ягера.
— Кальян?.. — донесся до Людвига сильно сдобренный арабским акцентом голос.
Ягер покачал головой. Человек тут же исчез. Одна из причин встреч в этом месте состояла в том, что хозяева не были назойливы.
Найдя нужного человека, Ягер пересек зал и прилег на мягкие подушки в отдельной комнатке.
— У вас не найдется немного табака? — спросил человек, возлежавший там вместе с полуголой, довольно немолодой женщиной.
— Нет, только что выкурил последнюю трубку, — условной фразой ответил Ягер.
Человек в белом костюме задумчиво покивал и всосал в себя дым из кальяна, потом передал трубку своей подруге. Та втянула яростно, так что в чашечке зашкворчало. Глаза ее подернулись осенним ледком.
— Прошу вас, — сказал связной по-немецки. Он принял немного, но гашиш успел подействовать. Жесты были плавными, слова немного заторможенными. Жесткий немецкий язык в его устах приобрел явно арабский оттенок и цветистость. Впрочем, разум этого человека был закален достаточно, чтобы сохранять необходимую ясность в любой ситуации.
— Они прибыли сегодня, — сказал Ягер также по-немецки. — Профессор с сопровождением. Дневники старика находятся у профессора. О цели путешествия он сам имеет весьма смутное представление. Руководит всем предприятием капитан…
— Не надо имен, — предостерег Людвига человек, чем вызвал в Ягере легкое раздражение. Впрочем, этого связной не заметил, он был занят рассматриванием острой стрелки на своих белоснежных брюках.
— … Капитан руководит всем, но и он, как мне кажется, окончательно не посвящен в суть. Этот человек практик.
— Тогда в чем же смысл?
— Они должны найти предмет и доставить его в Берлин. На этом их миссия заканчивается.
— Это ваши личные заключения или?..
— Мои личные.
Связной покачал головой.
— Нам этого достаточно. Мы свяжемся с вами позднее.
14
И когда говорят им: «Что же ниспослал вам ваш Господь?» — они отвечают «Сказки древних»
— В пустыне ночью холодно… — задумчиво сказал Богер, глядя в окно. Он сидел на подоконнике и курил, стряхивая пепел наружу.
— К чему это ты? — насторожился Каунитц.
— Да просто так. Всегда, когда сижу в тепле, курю, думаю о том, что мог бы морозить задницу где-нибудь в России, например… Мой брат сейчас на Восточном фронте. Дай бог, чтобы у него все было хорошо… Он летает на «хейнкеле».
О брате Богера Фрисснер прекрасно знал. Он всегда вспоминал о нем. Макс Богер. Старший брат был для него примером, еще с ученических лет, наверное… Где-то в Силезии жила мать Богера, Фрисснер однажды видел ее фотографию: толстая опрятная старушка с лицом морщинистым, словно иранский изюм.
Каунитц был куда более скрытным. Он никогда не выносил на люди свои мысли, прячась под маской этакого беспросветного пессимиста. В полку его так и звали — Ворчун Каунитц.
«Я верю им, как самому себе, — подумал Фрисснер. — Как самому себе.
А верю ли я самому себе? Это очень громкая фраза… Если бы я верил самому себе, тогда в сороковом я пошел бы в десантники, когда меня приглашал сам Штудент1… А ведь не пошел. Потому что десантники — это война по правилам, а я не люблю войну по правилам. Никто в «Эббингаузе» — из тех, разумеется, о ком вообще стоит вспоминать, — не любил войну по правилам. Ни фон Хиппель, ни затейник Граберт, ни капитан Катвиц, ни обер-лейтенант Кнаак, погибший под Двинском в самом начале войны против русских…