Все это написано, как говорится, «сухо», — что почему-то считается большим достоинством, — и «короткими фразами» — тоже, говорят, достоинство. Да, я еще забыл сказать, что Лиза учится в парижском лицее, где у нее есть подруга Жаклин, которая наивно рассказывает о лунных ночах и лесбийских ласках. Этот легкий налет стилизованного любострастия (очень много о Лизиных коленках) и некоторая «мистика» (сны об ангелах и пр.) усугубляют общее неприятное впечатление от книги. И как странно герои говорят: «Лиза, ведь у тебя может родиться ребенок. Подумай, Лиза, ребенок, твой и мой. Ты обещай мне, обещай ничего не делать. Пусть он родится. Ты будешь смотреть ему в глаза и вспоминать меня. Наш ребенок»[173].
В.В. [Вл. Варшавский]. И. ОДОЕВЦЕВА. ИЗОЛЬДА. Роман Изд-во Москва. Париж, 1930[174]
Принято смеяться над традиционным хорошим концом американских фильм. Я же всегда смотрел эти концы с чувством тайной благодарности. Все-таки в их «мещанской пошлости» — какое-то дальнее выражение веры в существование доброго Бога в русской литературе, «Война и мир» чуть ли не единственный роман с хорошим концом. Многие русские сознания как будто бы навсегда поразились тютчевским видением мира, настигаемого неотразимым роком. Падающие из «бездны безымянной» слепые удары, разрушающие обыкновенную и понятную жизнь, двигающуюся вокруг человека, безликая, не знающая человеческой жалости необходимость, судьба, от которой нельзя уйти, — вот то главное, о чем рассказывается в романе «Изольда». Уже в самом начале повествования герои движутся в душном воздухе предчувствий непонятной и страшной гибели. «Изольда» начинается рассказом о встрече на пляже в Биаррице английского мальчика Крома, для которого уже пришла «пора надежд и грусти нежной», с русской девочкой Лизой. Они знакомятся над трупом утонувшей девочки. Бессмысленная и неотвратимая смерть этой девочки как бы угроза, напоминание, предвозвестие гибели самой Лизы. В вагоне идущего в Париж поезда, среди мыслей о Кроме, Лиза вдруг вспоминает свои собственные слова: «Всегда чем дальше, тем хуже. Да, правда, чем дальше, тем хуже. И вдруг сердце ее сжалось от предчувствия чего-то неизбежного, ужасного, ноги похолодели, и стало трудно дышать».
На первый взгляд, Лиза кажется каким-то птичьим существом. В той странной семейной обстановке, в которой она выросла, и в том, что она эмигрантская девочка, какое-то экзотическое растение, не принимающееся на твердой чужой земле, легко найти объяснение тому, что в ее душе нет ни систем идей, ни твердых представлений о мире, ни тех моральных «коллективных» воззрений, которые обычно внушаются ребенку нормальной социальной средой и которые в сознании ребенка образуют как бы плотины, сдерживающие напор темной и иррациональной стихии жизни человека. Люди, в сознании которых огромность и непостижимость мира не заставлены непроницаемыми декорациями таких условных и традиционных представлений, если их не спасает какое-нибудь «маленькое безумие», обыкновенно бывают плохо приспособлены к жизни. Таким неотгороженным, незащищенным от тьмы мира существом является Лиза. Ее сознание почти совсем лишено способности «проявлять» впечатления жизни. Она влечется каким-то темным и анархическим потоком, все время страшно освещаемым предчувствием приближения чего-то неизвестного и ужасного. Мир, в котором она живет, — небольшое светлое пространство, в котором весело, в котором танцуют, пьют, ездят на автомобилях, кутят; за чертой же этого пространства мрак и непонятная, неизбежная гибель. Встреча с Лизой оказывается роковой для Крома. Кром прямая противоположность Лизе. Традиционное английское воспитание, воззрения той среды богатых английских джентльменов, в которой он вырос, создали в его душе такие незыблемые укрепления, что, казалось бы, он не должен был бы и подозревать о существовании судьбы, иррационального и страшного. В его мире все ясно, прочно и комфортабельно. Это его делает похожим на его мать, кузена Лесли, делает одним из тех классических англичан, о которых Жозеф Конрад писал, что они всегда возвращаются в свою страну для отдачи счетов, для встречи с душой страны, «разлитой в ее воздухе, в ее небе, над ее холмами и долинами, над ее полями, над ее водами и лесами, как молчаливый друг, как судья, как вдохновительница». В Биаррице Кром еще вспоминает «зеленые луга Шотландии, замок с большими, квадратными, торжественными комнатами», но с момента встречи с Лизой для него начинается что-то непобедимо притягивающее, зовущее, но бесформенное, «неприличное», разрушающее в его благородной и слегка картонной душе тот светлый мир, в котором он жил раньше, то есть разрушающее самую основу его жизненной силы. Когда он понял, что в Лизином мире он существует только до тех пор, пока он может развлекать ее и ее друзей, он плачет: «Что же это? — с отчаянием подумал он. — Плачу. Скоро мышей пугаться буду». В этой еще такой английской фразе первое выражение начавшегося в его душе разрушения Англии. Когда он крадет драгоценности матери, для него навсегда закрывается возможность возвращения назад, возможность опять стать настоящим англичанином, и он погибает.
173
Издевательский тон набоковской рецензии во многом объясняется тем, что она стала очередным выпадом против Георгия Иванова, с которым Набоков вел в 1930-х гг. затяжную «литературную войну», первоначально спровоцированную отрицательными оценками Г. Ивановым романов самого Сирина (см. об этом: Мельников Н. До последней капли чернил… Владимир Набоков и «Числа» // Литературное обозрение. 1996. № 2. С. 73–82). Как писал В. Набоков в письме к Г.П. Струве от 3 июля 1959 г.: «Мадам Одоевцева прислала мне свою книгу (не помню, как называлась — “Крылатая любовь”? “Крыло любви”? “Любовь Крыла”?) с надписью “Спасибо за Король, Дама, Валет” (т. е. спасибо, дескать, за то, что я написал К., Д., В., ничего ей, конечно, я не посылал). Этот ее роман я разбранил в “Руле”. Этот разнос повлек за собой месть Иванова» (Набоков В. Собр. соч. русского периода: В 5 т. СПб.: Симпозиум, 1999. Т. 2. С. 779). Сама же Одоевцева, по воспоминаниям Анны Колоницкой, отзывалась о Набокове и об этой истории следующим образом: «Набоков?! Я его терпеть не могу. <… > Он был наш враг. Все это произошло из-за меня. А именно: когда я написала свой первый роман “Изольда” (Неточность или оговорка: первый роман Одоевцевой — «Ангел смерти», второй — «Изольда».), имевший большой успех, я на одном из литературных вечеров подошла к Набокову и преподнесла ему экземпляр своей книги с надписью “автору Машеньки”. Он принял подарок с надменным видом — он вообще был страшный сноб. Вскоре после этого он очень плохо и грубо написал обо мне в рецензии на мой роман. Ну и Георгий Иванов не мог ему этого простить. Он его “уничтожил”. Ирина Владимировна помолчала, а потом уже с улыбкой: — А вообще он был очень красивый господин и картавил, точно как я» (Колоницкая А. «Все чисто для чистого взора…»: (Беседы с Ириной Одоевцевой). М.: Воскресение, 2001. С. 128–129).