При наличии всего вышесказанного мне кажется излишним распространяться о чисто «физических» достоинствах романов Одоевцевой, о том, «как они написаны». Разделение на форму и содержание в сущности оправдывает себя только там, где это разделение можно произвести, т. е. там, где замысел писателя не воплотился или не довоплотился. В «Изольде» (как и в «Ангеле смерти») материя букв и слов забывается, как бы совсем исчезает, растворяясь в мире, увиденном писательницей. И в этом лучшее свидетельство художественного дарования Одоевцевой.
В. Мирный [В. Яновский]. ИРИНА ОДОЕВЦЕВА. ЗЕРКАЛО. Роман. Изд. Petropolis (Bruxelles)[175]
Новый роман И. Одоевцевой представляет собою безусловно шаг вперед на ее творческом пути. После «Ангела смерти», произведения удачного для начинающего писателя, И. Одоевцева во второй своей книге («Изольда») несколько померкла; сейчас своим третьим романом «Зеркало» она выходит на первые места молодой эмигрантской литературы.
Основная тема «Зеркала» — любовь. Люка уходит от своего мужа к знаменитому кинорежиссеру Ривуару, который «сияет своей электрической улыбкой». Эта «электрическая улыбка», в разных формах проходящая через каждую главу романа, могла бы очень раздражать, если бы не вся атмосфера книги — синема, студия, рестораны, салон-вагоны, дансинги и пр., — оправдывающая такие образы и эффекты. В этом, собственно, вся необычайность книги. Все, что происходит в романе, происходит как в зеркале; мы, читатели, смотрим в ровно отполированный кусок зеркала и видим: край неба, вокзал, людей, гостиную, Люку в ванне, в постели, в студии.
Обычный путь искусства: нашу аперцепцию, то, что преломляет наш «кристаллик», повторить, воспроизвести в книге, полотне, музыке, перенести туда жизнь (или один из ее аспектов). И. Одоевцева проделывает как раз обратное; она выкачивает весь жизненный воздух, истребляет всякое наследие реальности из своего произведения, она строит «Зеркало», где в одном плане, вдвойне удаленные от нас, движутся, скользят, страдают силуэты, залитые «электрическим сиянием». Подчас эти искусственные, стеклянные улыбки, цвета и запахи даже удручают, но это сделано искусно, автор сам назвал свое произведение «Зеркалом»: он именно этого хотел. И надо признать: то, что было им задумано, выполнено отлично.
Ривуар смотрит, как играет Люка, и решает: бездарна. Он ее прогоняет от себя. Люка умирает трогательно, как в Травиате; тут планы перепутаны, ибо в том фильме, что они «крутили», Люка тоже умирает: крылатым, хрупким англелом возносится на небо. После самоубийства Люки Ривуар смотрит этот фильм, видит крылатую Люку, понимает вдруг, что он ее любил и любит; в результате — второе самоубийство: Ривуара. Мелодрама? Может быть. Но сделано это так, что к концу испытываешь подлинное волнение, и это несмотря на всю раздражающую искусственность изобразительных средств.
Г. Газданов. ИРИНА ОДОЕВЦЕВА. ЗЕРКАЛО. Роман. Брюссель. 1939[176]
Читая роман Одоевцевой, трудно отделаться от впечатления, что он написан как сценарий, и возникает вопрос: можно ли это в таком случае рассматривать как беллетристику? Это впечатление создается, главным образом, оттого, что все глаголы в романе поставлены в настоящем времени. Трудно предполагать, что автор сделал это не умышленно; слишком очевидно, что эта форма повествования способна погубить любой шедевр, и никакой роман не выдержал бы такого испытания. «Люка встает, Люка думает, Люке кажется, Люка выходит, Люка садится» — и так на протяжении двухсот тридцати страниц.
Употребление настоящего времени в повествовании вообще есть прием чрезвычайно спорный и чаще всего не оправдывающий себя; но если он еще в какой-то мере возможен на одной странице, то на протяжении многих он становится убийственен. Убежден, что Одоевцева это прекрасно знает, не может этого не знать и не видеть; стало быть, это объясняется какими-то повелительными причинами, которые читателю неизвестны, но последствия которых ему приходится все-таки испытывать на себе. И нужно сделать большое усилие, чтобы, прочтя роман, забыть об этом досадном обстоятельстве.
«Зеркало» может нравиться или не нравиться; внешне, повторяю, из романа искусственно вынута главная возможность беллетристической убедительности. Нельзя, однако, отрицать того, что талант Одоевцевой создает ее собственный, особенный мир — черта достаточно редкая, чтобы ей не обрадоваться. Искусство Одоевцевой отдаленно, пожалуй, напоминает то, о котором некогда мечтал лорд Генри в ныне почти забытом — хотя по-своему замечательном — «Портрете Дориана Грея». Среди всех героев «Зеркала» есть только один человек, кстати прекрасно описанный и совершенно живой, — советский путешественник, в котором мы точно узнаем старого знакомого. Все остальные живут и двигаются в абсолютно условном мире, не существующем нигде, кроме этой книги, но законченном и по-своему гармоничном. Чтобы быть справедливым, следует отметить, что ничего общего с типом наших обычных представлений он не имеет.